рысак, отбегал полгорода, но ничего приличного найти не смог. Я заходил в небольшие бутики, по-
лагая, что цены там будут пониже, а фасон получше. Какие же все-таки французы худенькие, ду-
малось мне. Все пиджаки — в среднем 48 размера. А цена — от 600 до 2500 евро. Я понимаю, люди
хотят купить пиджак в качестве сувенира. Вообще, это неплохо звучит: «Был я тут пару дней в
Париже и по случаю прикупил себе пиджачок». Ну и удивить, соответственно, суммой. Знакомые
будут изумленно качать головами и слегка завидовать. Но мне просто хочется купить хороший пид-
жак, пошитый со вкусом и из хорошей ткани. И желательно за 100 евро. Однако я понимаю, что эта
мечта менее осуществима, чем возможность просто побывать в Париже.
Если идти по бульвару Монмартр, то можно выйти к одному из крупнейших магазинов
Парижа — «Галери Лафайет». Это недалеко от знаменитой Парижской Оперы. Я улыбаюсь, подумав,
как меняется психология людей. Раньше говорили, что большой магазин находится рядом со зданием
французской Оперы. Сейчас будут говорить, что Опера располагается недалеко от крупного ма-
газина. В мире современного язычества приоритеты меняются. Я вот тоже пиджачок решил себе
прикупить в первую очередь, а Лувр со всей его коллекцией обошел стороной. Правда, я там был и
все помню до деталей. И «Джоконда» под бронированным стеклом почему-то произвела меньшее
впечатление, чем репродукции. Может быть, постоянная толпа перед этой картиной мешала. Ис-
кусство — дело интимное. Когда ты один на один с картиной, тогда открывается то, что не видно
толпе.
Вообще, в искусстве скрыто уникальное диалектическое противоречие. Вот есть, допустим,
ремесло, а есть искусство. Одна картина написана ремесленником, а вторая — мастером. В чем раз-
личие? Мы привыкли слегка поплевывать на ремесло и поклоняться искусству. А на самом деле
ремесло — это искусство, поставленное на поток. Оно может служить всем, но сначала оно создается
для кого-то лично. Личное потом становится коллективным. Коммунизм попытался истребить
личное, оставив только коллективное, и развитие остановилось. Продолжалось оно только там, где
без личности невозможно было обойтись. Это театр, кино, скульптура, живопись. Но и там идеология
пыталась интересы личности свести к нулю.
Помню, как в начале 80-х годов я приехал в Ленинград. Я работал на стройке и часто
посещал Эрмитаж. Искусство принадлежит народу, утверждали плакаты. Все произведения
искусства, отобранные у частников, хранились в Эрмитаже. На фоне убогой, примитивной мебели и