Но как только я оказалась у нее на пороге, и жесткий взгляд ее черных глаз окинул меня с ног до головы, она покачала головой и выдохнула: «Не может быть! Этого не может быть!» Через три часа всевозможных исследований, ультразвуков, консилиумов профессоров кафедры, мне сообщили, что я не просто беременна, а еще к тому же тяжела двойней. Гаворевич поняла, что я беременна, сразу, как меня увидела, но профессиональная память тут же выдала ей картину моих операций, и поэтому ей понадобилось, по крайней мере, десять подтверждений, чтобы к концу третьего часа она сказала: «Ты — тот самый 0,1%!».
Девять месяцев она не отходила от моей койки в своей клинике, и в результате я родила Манюню и Дашуню, а Гаворевич защитила очередную диссертацию, и укатила в Америку преподавать.
Кстати, рождение моих дочек не сподвигло меня на переезд в родительскую квартиру. Мы все продолжали жить в однушке, поскольку работать я уже не могла, а квартира приносила солидную прибавку в общий доход. Я сдавала ее и ежемесячно пятьсот приятно шуршащих долларов оседали на дно моего пустого кошелька. И только через четыре года, когда Сашке исполнилось четырнадцать, а девчонкам четыре годика, мы переехали в Измайлово.
— Ладно, подруга, не злись, молодые девочки, что им до тебя и твоих переживаний, — успокаивала меня Регина.
— Все в отца! — воскликнула я. — И сын и дочери. «Все будет хорошо!» — передразнила я их. — Только это и слышу! Вот объясни мне, Регин, откуда такая уверенность?
— Хороший вопрос, — усмехнулась подруга. — Может, оттого, что твой сын талантливый парень и у него большое будущее? А помнишь, как все начиналось?
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались, поскольку картина, как я загоняла восьмилетнего Сашку за фортепиано, была достойна классической трагедии на подмостках именитых театров. В ход шли уговоры, угрозы, отцовский ремень, посулы купить разнообразные игрушки и сладости. Сашка ловился лишь на очередной диск для компа. И такая борьба с сыном у меня длилась два года. И вот однажды, ему было десять лет, как-то вечером возвращаюсь с дочками с прогулки, и еще с первого этажа слышу глубокие звуки моего старого пианино. И так жалобно захлебывался в рыданиях старый инструмент, что от печальных звуков Рахманинова сжималось сердце.
Я, уверенная, что Сашка привез из школы кого-то из друзей, того, кто серьезно относится к музыке, а не только поет в хоре и гоняет в футбол, открыла дверь. И каково же было мое удивление, когда за инструментом я увидела своего сыночка. Манюня с Дашуней протопали к брату, уселись около его ног и так и просидели часа два, пока Сашка, не отрываясь, играл все подряд, что знал. И те произведения, что еще вчера лишь отдаленно напоминали музыку, отличаясь лишь техникой, сейчас звучали как настоящие шедевры фортепьянного искусства. Ну, или мне так показалось.