У отца тоже не получилось полета, однако он подпрыгивал на нем раз десять, и Герман со стороны увидел причину: у крыльев не было тянущего усилия!
Аппарат снова затащили в мастерскую и начали капитальную переделку крыльев и угла их атаки, чтоб можно было летать горизонтально.
Через две недели сын уехал в училище, оставив усовершенствование махолета на отца. На зимних каникулах проведать родных не удалось, поскольку коллективно выезжали в город Томск, домой к товарищу Жукову, а следующим летом Шабанов поступал в летное и явился домой лишь на месяц, уже в курсантской форме.
Дом и мастерская были завешаны чертежами и моделями, собранными из лучин и тряпочек, мать еще не жаловалась сыну, однако смотрела на отца укоризненно. А тот день и ночь заливался соловьем, сверкая взором, показывал варианты новых решений по устройству крыльев и их привода, демонстрировал готовые овальные колеса, которые бы еще на земле настраивали аппарат на ритм полета и создавали дополнительную подъемную силу.
Одним словом, провести новые испытания в это лето они не успели и отложили их до следующего.
В тот год школа осталась без сена для последнего коня и без ремонта. Мать писала, что отец теперь дома почти не живет, ночует в мастерской, попортил много спортинвентаря (даже дюралевые гранаты переплавил в какие-то детали), тащит из дома отрезы ткани, полученной когда-то в виде премии, а всю зарплату тратит на запчасти.
В зимние каникулы Шабанов застал его злым и восторженным одновременно.
– Все равно полетит, сука! Уменьшил размах крыльев, увеличил мощность крутящего момента – полетит!
Это продолжалось в течение трех лет. Герман уже вкушал самостоятельные полеты на спортивной машине, осваивал первые фигуры высшего пилотажа, а батя все еще доделывал и переделывал махолет, всякий раз воплощая в металл и ткань все новые и новые открытия. Мать давно махнула рукой на него, сама готовила дрова, косила сено и ремонтировала школу, где осталось всего двадцать три ученика. И вот на четвертый год отец выкатил готовую, не подлежащую больше никаким усовершенствованиям машину.
– Ну, давай, сынок! – торжественно провозгласил он. – Ты начинал, тебе первому и лететь. Тем более небо ты уже освоил, имеешь всяческие представления… Садись!
Герман осматривал то, что стало с его детской мечтой: махолет потяжелел примерно раза в три, все узлы и детали были выполнены добротно, по-крестьянски, с троекратным запасом прочности, появились новые приспособления, совершенно другой привод крыльев, да и сами они изменились и более походили на крылья бабочки.