На прощанье мы обнялись. Прижавшись ко мне, он ощутил под рубашкой твердый прямоугольник и многозначительно постучал по нему согнутым пальцем.
– Это то, что спасло мне жизнь!
Я не стал его разубеждать, так как сейчас больше беспокоился о своей жизни. И Анри это почувствовал.
– Пересечь пустыню очень просто, – ободрил он, троекратно касаясь моего лица небритыми щеками. – Надо сесть на верблюда, хлестнуть его и подождать, пока время сожрет пространство…
Анри подмигнул и улыбнулся, хотя не очень весело.
– Наберись терпения, рано или поздно пустыня закончится.
Да, он действительно был не только помощником шпиона и пособником наркоторговцев, но и философом.
* * *
Оказывается, пустыня вовсе не однообразна: она многолика и многоцветна. То плоская, как стол, то бугрящаяся холмиками, похожими на груди юных девушек, то вздыбленная барханами, напоминающими застывшие волны девятибалльного шторма…
И цветовая гамма гораздо шире, чем в традиционных представлениях жителей черноземных равнин и скалистых гор о желтом песке. Песок, в основном, белый, желтоватый, есть участки светло-или темно-коричневого цвета, встречаются и вовсе фантастические – оранжевые!
Мерно качаясь вдали, объят предрассветной мглой,
Караван Шаперай-ли идет в свой край родной
Через пески-барханы, где бродит лишь дикий джейран,
Через границу идет, идет, контрабанды караван.
Совершенно неожиданно я попал в грезы своего детства. Когда-то тиходонские пацаны, спрятавшись в подвале или за сараями, мужественно кривя губы, раскуривали собранные «бычки», вели задушевные беседы, потом, по-братски обнявшись и раскачиваясь, пели запретный «Караван». Тогда приветствовались только идеологически выдержанные тексты, типа: «Взвейтесь кострами синие ночи…» Любой не прошедший цензуру самиздат однозначно запрещался. А уж если речь шла о контрабанде или наркотиках – и подавно! Сейчас, когда Россия превратилась в самую разнузданную и беспредельную страну Европы, я думаю, что это было и правильно. Но тогда мы думали по-другому… Уже шестнадцатилетними в походах пели не «комсомольцев-добровольцев», а тот же контрабандистский и наркоманский «Караван», интуитивно чувствуя его тягучий ритм и старательно растягивая слова. Хотя никаких зримых и осязаемых образов за ними не стояло: только романтичные стихотворные строки, перемешанные с горьким дымом костра и хмельным сладковатым вкусом «Агдама».
Зато сейчас образов хватало с избытком. Я шел с караваном контрабандистов через пустыню Руб-эль‑Хали, намереваясь пересечь государственную границу Саудовской Аравии, и как будто жил в песне своей юности. Вот они, вокруг: и бежевые пески-барханы, и коричнево-серые верблюды, и три погонщика в оранжевых и белых одеждах, и мелькающие изредка вдалеке газели, заменяющие здесь джейранов. Яркое синее небо, ослепительное желтое солнце, слабый ветерок, взметающий легкие песчинки, монотонный шаг дромадера, размеренное покачивание… Цветное стереокино с эффектом присутствия. А за кадром – медленная восточная музыка и знакомые слова: