«А в последнее время Канашов совсем обнаглел. Он, как ретивая лошадь, закусив удила, делал все, что считал необходимым в боевой подготовке, даже не советуясь. И когда я его одернул, он мне такое выпалил, что хоть стой, хоть падай. Хорошо, что мы были вдвоем, и этого никто не слышал. «Я, - говорит, - на ваше начальственное положение, Василий Александрович, не посягаю. Любите вы это самое положение, что ж…». И это звучало так: «Разве можно винить тебя, если ты на большее не способен? Только не мешай и мне дело делать…»
И Русачеву неприятно было, что Канашов разгадал его слабости и дерзко их обнажил. Может быть, это и породило у Русачева в последнее время чувство подсознательной боязни откровенного разговора с глазу на глаз. При посторонних Канашов не мог ему сказать этого, ибо хорошо знал жестокие законы дисциплины и не хотел их испытывать на себе. К тому же он был достаточно умен, чтобы нарочито обострять отношения.
Русачев порывисто поднялся и опять торопливо зашагал. Ходил он долго, пока не устал. Тогда снова сел, закурил и опять встал, вспомнив, что сегодня получена еще одна срочная шифровка из штаба округа - приказывали направить в их распоряжение подполковника Канашова. Его расстроило это приказание. А вдруг действительно Канашова отстранят? В течение нескольких дней после того, как Канашов был предупрежден им о неполном служебном соответствии, Русачев не решался отправлять рапорт на имя командующего с просьбой снять Канашова с командования полком. Надвигалась ответственная полоса боевой подготовки войск - летняя учеба. Надо было строить новый лагерь. Зарницкий по нескольку раз в день напоминал комдиву о рапорте. И, наконец, рапорт был отослан. Но теперь Русачев почему-то вдруг подумал о том, что этого не надо было делать…
«Надо до отъезда Канашова в округ поговорить с ним по душам о его семейных делах. Может быть, еще удастся их примирить. Канашов грубый по натуре человек. Мог погорячиться из-за дочери и оскорбить жену. Ведь до приезда дочери они жили в согласии. Нет ничего запутанней, чем отношения между мужем и женой… И тут, пожалуй, Коврыгин односторонне подошел к решению вопроса, обвиняя во всем Канашова. Мне ведь тоже поначалу так показалось. А теперь нет сомнения, что виновны и он и она. И даже она больше». Сам себе Русачев признался, что он не жил бы с такой скандальной женщиной.
Поразмыслив обо всем, Русачез позвонил домой к Коврыгину:
- Вечер добрый, Петр Петрович. Не разбудил? Читаешь? Полезное занятие… У меня сегодня был разговор с женой Канашова. К тебе приходила? Грозилась? Ну пусть пишет… По-моему, разбирать Канашова на дивизионной парткомиссии не следует… Ограничимся вызовом и предупреждением. Пусть сам решает этот вопрос по-серьезному - будет ли он с нею жить или нет?… Ты ведь знаешь: силой мил не будешь. Вот так. Ну, будь здоров…