19.V. - Умер Шутенко. От голода.
21.V. - Умер Гришко. От голода.
21.V. - Умер И. П. Дорошенко. От голода.
20.V. - Умер Алексеев. От голода.
21.V. - Убит Пономаренко.
30.V. - Умер Орехов. От голода.
6.VI. - Умер Тимохин. От голода.
10.VI. - Умер Коренюк. От голода.
15.VI. - Умер Кравченко. От голода.
17.VI. - Умер Лобода. От голода.
22.VI. - Умер Загоса Д. В. От голода.
26.VI. - Умер Кузерин. От голода.
26.VI. - Умер Кондратенко В. А. От голода».
Это было бедствие. Казалось, все партизанское движение обречено на гибель. И все живое в лесу - на смерть.
Олени, косули, муфлоны исчезли, как сквозь землю провалились. Их, говорят, видели даже в далеком степном Тархункуте, куда война не добралась, а только отзывалась потухающим эхом.
На Верхнем Аппалахе убили зубробизона Мишку.
Это был старый-престарый самец с мощным торсом, могучей шеей, с гордо посаженной головой.
Мишка не боялся людей. В голодную зиму он приходил в партизанский лагерь, издавал какие-то трубные звуки. От выстрела вздрагивал, высоко поднимая голову, настороженно ждал: а что будет дальше?
Если выстрел повторялся или вообще начиналась стрельба, он бежал к шалашам, издавал тревожно-ревущий звук и нетерпеливо перебирал сильными и легкими ногами.
Мишка не любил боевую позицию, непременно отходил со вторым эшелоном, порой сам выбирая безопасную тропу. Он ни разу не ошибся.
Мишку любили, таскали ему сено, гладили.
И вот Мишку убили, убили, чтобы съесть! Выгнали его на поляну, отбежали от него, и он понял, что его ждет.
Взревел Мишка, низко опустил голову, гибко выгнул спину и бросился на людей. Спаслись только тем, что в один миг вскарабкались на деревья.
Стреляли по Мишке бронебойными пулями, стреляли упорно, но Мишку пули не брали. Окровавленный, с выпуклыми красными глазами, он бодал мощной головой дерево, на котором сидел партизан, стреляющий в него.
Мишка уже «глотнул» дюжину пуль и стал медленно оседать на задние ноги. Снова били по нему, били в упор.
Шкуру обдирали всем отрядом. Поделили мясо, стали варить.
Но мясо не разваривалось. Варили почти сутки, а потом ели нечто похожее на резиновые жгуты. Ели и молчали.
Сойки и те оставили партизанские стоянки - поживиться не было чем. Только порой низко над лагерем пластались черные грифы.
Апрель 1942 года! Двадцать седьмой апрель моей жизни, которая тогда казалась мне такой бесконечной.
Странное это чувство - чувство неожиданного старения.
Я был молод по годам, во всяком случае моложе всех командиров и комиссаров отрядов. Но почему-то никто этого не замечал, и более всех не замечал я сам.