Каждый день кого-нибудь провожали. Уезжал и Володя с матерью. В последний раз он собрал товарищей под липой.
Но прощание получилось натянутым: непривычно было прощаться. Володя часто взглядывал на Машу, которая стояла в стороне, держась за Дусину руку. А Дуся казалась сердитой.
— Возраст у нас неподходящий, — прервал молчание Митя Бобриков, — ни то ни се.
Машина, нагруженная вещами, двинулась. Мать окликнула Володю. Он подошел к девочкам.
— Назначаю вам свидание после войны, — сказал он, — на этом самом месте.
Он хотел еще что-то прибавить, но только крепко стиснул руки обеим. Потом повернулся и побежал к машине. И, уже садясь, громко крикнул всем:
— До свидания. До встречи!
— Лучше не скажешь, — иронически заметил Виктор.
Но дыхание у него прервалось, и, когда машина отъехала, он отвернулся и зашагал прочь.
Дуся ревела в голос. Она стремительно вбежала во флигель, захлопнув входную дверь.
А Маша вышла за ограду на пустырь, за которым начиналась река. Удивительный покой царил в этом уголке, еще не тронутом войной. Река блестела. Полный шар солнца медленно скрывался за горизонтом.
Здесь на пустыре стоял и глядел на реку Андрей Ольшанский. Счастье охватило Машу, и она остановилась. Но тут же вспомнила, что это последний вечер. Первый и последний.
Что же делать теперь?
Все утро Андрей помогал укладываться своим и соседям. Теперь, видимо, хотел остаться один. Но Маша не могла уйти. Она знала, что Ольшанские уезжают завтра утром.
— А вы? — спросил он. — Или вы остаетесь?
— Уезжаем в Свердловскую область, — деревянно выговорила она.
— А мы в Новосибирск.
Она знала. И Ребровы едут туда.
— А ты помнишь, как меня зовут? — вдруг спросила она.
— Конечно, помню. Маша. Мария.
«Вот и сказать, — думала она. — Когда же еще?»
— Какое высокое небо! Никогда не видал его таким.
— Это — в последний раз, — сказала она тихо.
Он молчал. Может быть, не расслышал.
— Если бы ты дал мне свою фотографию, — начала она дрожа, — я была бы тебе очень благодарна.
Она точно бросилась вниз с обрыва.
Он посмотрел удивленно. Но расстегнул верхний карман куртки.
— Как раз вчера снимался для удостоверения. Посмотри: такая тебя устраивает?
Она взяла карточку обеими руками.
— А у тебя нет фото?
Она никак не ожидала, что он спросит ее об этом.
— Есть, но такое ужасное, что лучше не надо.
Дома у нее было изображение девочки-Щелкунчика с безумными, выпученными глазами. Фотограф предложил ей узнать карточку среди других. Сам-то он не узнал бы.
— Я всегда плохо выхожу.
— Это ничего, — сказал Андрей, — главное — память.
Но она не могла оставить такую дурную память.