А живых ждала работа.
«Не смей умирать», – повторил перед вылетом С‑ссе‑е. Он был зол – или это была их общая злость? Сегодня, подумала Лели, на моей цели не останется живых.
Цель не казалась опасной – очередная снабжающая мятежников деревня. Полтора десятка дворов, квадратики огородов, отвоеванные у леса крохотные поля. На все про все хватило бы одного захода – и пусть уцелевшие разбегаются. Но сегодня Лели не собиралась оставлять внизу живых. Она повела С‑ссе‑е по сужающейся спирали: сначала подожгли лес, затем поля, дома, а после – неторопливо кружили над затянутой едким дымом деревней, и С‑ссе‑е плевал огнем в мечущиеся внизу фигурки, не разбирая, где там скот, а где люди.
Улетели, оставив позади дымящуюся черно-сизую проплешину. Змей проскочил горящий лес, забрав выше облаков, так высоко, что Лели замерзла. А потом снизился, и Лели вдруг заметила, что уже вечер. Устало приникла к теплой шее змея, потерлась щекой. Прошептала:
– Мы поздно сегодня. Я приду к тебе после ужина. На всю ночь.
С‑ссе‑е не успел ответить, а Лели – понять, что произошло. Просто вспух перед самой головой змея разрыв – огромный, куда больше, чем от гранаты. Ударило, оторвало от теплого, дарящего безопасность тела, швырнуло вверх, завертело кубарем, потом ударило снова – и мир потух.
* * *
– Змеевка. Ишь, кожа в обтяг, ну и блядский же прикид.
– Всегда хотел вблизи поглядеть.
– Только поглядеть? А я бы и трахнул.
– За тварями не доедаю.
Голоса путаются, свиваются в копошащийся клубок тухлых червей. Тошнит. Больно. И пусто.
– Отлежится. Смертельного тут вроде ничего. Как вы исхитрились захватить живую змеевку?
– Сама на голову свалилась. На ошметки своей твари, если уж быть точным.
– В самое дерьмо, зато мягко. Слышь, комиссар, а эти новые заряды – вещь! С одного выстрела… Эх, побольше бы нам таких, быстро бы тварей выбили!
– Будут.
Темнота вокруг мутно колышется. Тошнит. И пусто.
Белые стены, человек в белом халате, и еще один, в мятой зеленой форме. Где она, кто она? Шевелиться больно, дышать неудобно – грудь стягивает тугая повязка. И чего-то привычного, естественного, как дыхание, – нет. Странно и страшно.
– Гляди, док, смотрит. Эй, ты как, очухалась?
Не знаю. Нет. Чего-то не хватает.
– Хорошо, значит, точно на поправку.
Смотреть тяжело, начинает болеть голова.
– Звать тебя как? Док, ты что ей вколол, снотворное? Нет? А чего она глазки схлопнула и молчит, гордая, что ли?
– Не мешай работать. Больная она. В тяжелом состоянии.
Под закрытыми веками пляшет огонь. Горит лес, бьет в лицо жгучий дым, и почему-то это хорошо. Правильно, тепло и радостно.