Красноармеец поблагодарил и вынул голубой узорчатый кисет. Бахчин стал спрашивать красноармейца таким тоном, словно перед ним был не пленный, а старый знакомый, сослуживец.
— Рассказывай, где служил, сколько, у кого?
— В первом Воронежском кавалерийском полку, — ответил Чеботарев.
— Много казаков убил? — вкрадчиво спросил Бахчин.
— Не знаю. В атаке не был, рубать не приходилось, а пуля что ж, она... она не видна.
— А рубить умеешь?
— Умею.
— Та-ак. Коммунист?
— Нет.
— Врешь!
Бахчин побагровел, вскочил со стула и ударил Чеботарева по лицу. Тот упал. Подоспевшие казаки поставили его на ногй и посоветовали:
— Ты не падай, когда с тобой говорят всурьез.
— Коммунист?
по
Чеботарев отрицательно покачал головой, облизывая окровавленные губы.
— Уберите!
Через полчаса казаки курили махорку из голубого узорчатого красноармейского кисета.
Позже привели крестьянина. Ему было лет сорок пять. Дорогой он горячо говорил:
— Идемте, идемте. Я не боюсь, а правое отымать последнее у вас нету. Это хоть кто скажет. У меня ребятишек полна хата.
Но чем ближе он подходил к штабу, тем меньше горячился, а перед есаулом оробел и сник.
Бахчин был неудовлетворен поспешным расстрелом Чеботарева. Это произошло слишком быстро, без просьб о помиловании, без унижений, без слез со стороны приговоренного, и то, что Чеботарев спокойно держался, рассказывая о себе довольно правдиво, бесило Бахчина.
— В чем дело? — заорал Бахчин, изменяя обычной своей манере.
Крестьянин показал на казаков и пояснил, словно не они его, а он их привел:
— Забижают... из последнего отымают, ваше...
— Молчать! — скривил рот Бахчин. — Не тебя спрашивают!
— Сено казакам не давал, матерился по-всякому, а одного — так каменюкой...
— Не каменюкой, а я его только комочком землицы, попужать, и то не бросил, ей-право, — виновато улыбнулся крестьянин.
— Довольно! — остановил Бахчин. — Что ж ты, сволочь? Казаки за тебя кровь проливают, а ты... Как фамилия?
— Фамилию мою вы спрашиваете? — с мужицкой хитростью переспросил крестьянин. — Фамилия моя Кулешов Иван Евстигнеевич.
— Лошадь есть?
— Лошадь? — на лице у Кулешова был написан испуг, и, растягивая слова, точно- жел.ая замедлить надвигающееся несчастье, он ответил: — Лошадь? .. Это... стало быть, есть.
ill
— Лошадь взять, а ему всыпать плетей.
— Как же это понять? — растерялся Кулешов. На его лбу выступили крупные капли пота.
— Поймешь.
Кулешова схватили и удели.
Однако и после расправы с Кулешовым Бахчин не мог успокоиться. Мысли о расстрелянном Чеботареве не покидали его. Он вскочил с места и нервно заходил по широкой горнице. На минуту задержался у стола, глянул на опросный лист и зло передернул плечами. Он закрыл глаза. Закатный луч солнца падал на его красивое, с высоким лбом лицо, прямой нос и тонкие, маленькие, плотно сжатые губы. Облокотившись па подоконник, Бахчин смотрел на улицу.