Понимаете, что означают эти странные слова?
Однако, я вижу, вы торопитесь. Еще две минуты, и конец всем историям. Насытившись до отказа горестями и муками моей счастливой дочери, я вышел оттуда разбитый и пришибленный. Швырнул наземь сигару, от которой я угорел, и обращаюсь к ней, к сигаре то есть:
— Пропади ты пропадом, черт бы тебя взял!
— Кого это вы так, реб Тевье? — слышу я позади себя. Оглядываюсь — он, Эфраим-шадхен, чтоб ему провалиться!
— Добро пожаловать! — говорю я. — Что вы тут делаете?
— А что вы тут делаете?
— Был в гостях у своих детей.
— Как они поживают?
— А как, — говорю, — им поживать? Дай бог нам с вами не хуже.
— Насколько я понимаю, — отвечает он, — вы очень довольны моим товаром?
— Да еще как доволен! Пусть господь воздаст вам сторицей!
— Спасибо, — говорит он, — на добром слове. Может быть, вы вдобавок к доброму слову подарочек преподнесли бы мне?
— А разве, — спрашиваю, — вы не получили того, что вам за сватовство полагается?
— Иметь бы ему самому столько, вашему Педоцуру! — отвечает он.
— А в чем дело? Маловато?
— Не так, чтобы мало, как от доброго сердца пожаловано.
— А именно?
— А именно… Уже ни гроша не осталось.
— Куда же это подевалось?
— Дочь, — отвечает, — замуж выдал.
— Поздравляю, — говорю, — дай им бог счастья и радости!
— Хороша радость! — отвечает он. — Наскочил я на зятя-шарлатана. Бил, истязал мою дочь, потом забрал денежки и удрал в Америку.
— А зачем, — говорю, — вы дали ему так далеко убежать?
— А что я мог поделать?
— Соли, — говорю, — на хвост насыпать…
— У вас, — отвечает он, — реб Тевье, хорошо на душе…
— Дай боже вам того же, хотя бы наполовину…
— Вот как! — удивился он. — А я-то полагал, что вы богач… В таком случае нате вам понюшку табаку…
Взял я понюшку табаку и отделался от шадхена.
Вернулся домой, стал распродавать свое хозяйство, нажитое за столько лет. Положим, не так скоро дело делается, как скоро сказка сказывается. Каждый черепок, каждая безделица мне здоровья стоили. Одна вещь напоминала мне Голду, царство ей небесное, другая — детей… Но ничто так не растревожило душу, как моя лошаденка. Перед ней я чувствовал себя виноватым… Подумайте, проработали мы с нею столько лет, вместе бедствовали, вместе горе мыкали, и вдруг — взял да продал! Продал я ее водовозу, потому что от извозчиков ничего, кроме издевательств, не дождешься. Прихожу к ним лошадь продавать, а они:
— Господь с вами, реб Тевье, разве это лошадь?
И — А что же это, по-вашему, — говорю, — подсвечник?
— Нет, — отвечают, — не подсвечник, а святой угодник…
— Почему угодник?
— А потому что коню вашему под сорок, зубов ни следа, губа серая, боками трясет, как баба на морозе…