После завершения работы над фильмом мы показали его в Доме кино ленинградцам, которые детьми или взрослыми пережили блокаду. И они засвидетельствовали, что фильм был честным, далеким от всяких приукрашиваний и легенд, которые советская пропаганда с самого начала свила вокруг судьбы города. Ведь советским документалистам – прежде всего во время войны – всячески препятствовали: нельзя было показывать подлинную ужасающую правду о блокаде города. Как рассказала нам бывшая ассистентка одного из тогдашних документальных кинорежиссеров, каждый четверг они обязаны были демонстрировать отснятый материал первому секретарю обкома КПСС в Смольном. Тот все просматривал и выносил вердикт. И вот иногда, после душераздирающих эпизодов с жертвами холода, голода и обстрелов, он распекал и осыпал ругательствами режиссера: «Я тебя, сукин сын, кормлю, а ты мне не показываешь ничего, кроме трупов!» Имя этого партийного деятеля в Смольном (сытого и пьяного, в то время как в городе от голода умирали без числа и без счета ленинградцы) было Андрей Жданов. Именно он требовал от режиссеров лакированных и приукрашенных кинокадров о героическом городе и его героических защитниках, а все остальное ничтоже сумняшеся отвергал. Как бы он оценил фильм «Блокада» немецкого режиссера Томаса Куфуса, можно предугадать.
Часто и много я беседовал с Томасом Куфусом в эти месяцы в нашей квартире. Мы говорили о его дальнейших планах. Были единодушны в том, что и после отбытия Томаса на родину мы будем оставаться в контакте. Вели разговор о Германии, России, о моем становившемся с каждым днем все более шатким положении в этом городе и в этой стране перед лицом весьма неопределенной обстановки.
Я не был, правда, больше евреем в Советском Союзе – был теперь, как мои родители и мои бабушки и дедушки, евреем в России. Но что изменилось за все эти десятилетия? Уже в начале перестройки Горбачев (чтобы показать, вероятно, что он демократ и противник антисемитизма, а с другой стороны – утихомирить определенные слои населения) привел статистику, из которой было ясно, что доля евреев в Советской стране ничтожна и составляет всего 0,69 процента. Но это не путало планы антисемитов всех мастей и не мешало далее утверждать, что в науке, культуре, прессе имеется более десяти процентов евреев, а отсюда делать заключение, что пора вновь вводить в университетах и институтах процентную норму для евреев, чтобы оградить и уберечь русский народ от объевреивания.
Я вспомнил, когда впервые услыхал это, об уже упомянутом Своде законов Российской империи, который я, еще будучи студентом, обнаружил в Публичке и в котором приводились всевозможные новые законы, указы, предписания, повеления и распоряжения, на протяжении двух столетий регламентировавшие, ограничивавшие и, как правило, превращавшие в ад жизнь русских евреев. И в этом ничего не изменили те периоды, когда за евреями временно признавались определенные права или когда – как в первые годы после 1917 года – их охотно использовали для проведения в жизнь собственных политических целей. Люди всегда позволяли выезжать на себе и использовать себя в чьих-либо корыстных интересах, и никаким исключением из этого правила русские евреи не были. У них был лишь тот изъян, что они принадлежали к притесненному и бесправному, вечно дискриминируемому меньшинству, которое по обстоятельствам можно было использовать, или выкинуть за борт (изгнать из страны), или прикончить.