Родные величали Ваську «кормильцем», бабы — «разбойником», мужики из сельсовета — охотники и рыбаки — «удачливым работником», а девчата, особенно те, кто на выданье, — «обманщиком», потому что он всем обещал пожениться, сыграть свадьбу, а сватал их за других парней. Но его ни разу не назвали хозяином, как принято в тайге называть всех, кто имеет добротную избу с километровыми огородами, жену, детей и сундуки, полные всякого добра. Васька понимал, печалясь, что до хозяина ему еще далеко, и утешался тем, что все это сбудется.
Вот и мать стала надоедать ему, называя бродягой:
— Женись, Васька, на любой девке, не мыкайся по свету да и живи на месте своим домом.
Но жениться Васька не собирался, зная из книг, что есть на свете, по которому мыкается он, любовь, и когда-нибудь встретит ее, и уже тогда пойдет свататься, а пока есть вдовы и девки, которые не прочь поиграть в эту самую любовь…
Одевался он всегда в просторную белую рубаху с расшитым воротником, в хорошие суконные брюки, заправленные в хромовые сапоги, вместо часов носил компас, который подарили ему геологи, когда служил у них проводником. Одетый во все чистое, поглаженное и начищенное, он будто загорался весь изнутри и в самом деле становился красивым парнем, который не может не нравиться, если еще учесть к тому же, что после войны в таежных деревнях осталось мало парней…
Однажды Васька пошел на реку выкупаться и увидел там на плитовых камнях Глафиру — дочь медвежатника Громова, приехавшую из Ивделя.
Наклонившись к воде, она била вальком по мокрому белью. Васька подкрался сзади и обхватил ее за пояс. Она, вздрогнув, выпрямилась, обернулась, прижалась к нему упругим телом и ударила вальком по голове. Васька вскрикнул от боли и, остолбенело смотря в ее гневное лицо с раздувающими ноздрями, тер ладонью шишку.
Глафира сказала спокойно:
— Ну вот. Теперь на черта похож.
— Пошутить хотел! За что же ты?.. Этак и убить можно!
— Шутить не позволю. Не будешь лапать.
Он осмотрел ее всю и слабо улыбнулся.
— Кра-асивая ты! Давай знакомиться!
— Это заслужить надо, парень… И не паясничай. Давай-ка платок холодный приложу — шишка-то мигом и спадет. — Она обняла его голову прохладной белой рукой и стала примачивать лоб шелковым розовым платком.
Ваське стало приятно, он прижался головой к ее нежной сильной руке и не отрывался от глафириных черных глаз.
— Что смотришь? Не икона я…
— Вот мне жену такую бы! — прокричал он и заметил, как она отняла руку и с усмешкой взглянула ему в глаза, сжав алые губы на бледном лице. Круглые белые щеки раздвинулись, зарумянились, и ямочки около губ стали еще больше. Засмеялась и сочным девичьим голосом сказала строго: