Возвращаясь к поломанным рукам, отметим, что если про правую все было известно, то про левую – ровно наоборот – неизвестно, когда и где она была искалечена. Резюмируя можно сказать, что травм и мучений, уже полученных Асламом, обычному, гражданскому человеку с избытком хватило бы на всю жизнь, а может еще и осталось бы, но для "папенькиного сынка" все только начиналось…
Неуловимым движением Змей выхватил из-за спины два меча. Он действовал до такой степени быстро, что собравшимся показалось, будто клинки просто материализовались у него в руках, Теми же стремительными, порхающими, почти что незаметными глазу движениями, он в мгновение ока срезал с распростертого на крыльце Аслама одежду, а затем, перевернул его на спину. Сделал он это ногой, брезгливо, как кот трогающий лапой воду.
Ну, а затем он показал собравшимся рядовым мафиози то, что так хотел увидеть их покойный руководитель Филипп Грейнхолан. А жаждал он увидеть уникального вивисектора. И скорее всего, потаенным, заветным желанием Грейнхолана было увидеть не только облик таинственного патологоанатома, но и его работу. И его мечта осуществилась! Правда не для него самого, а для бывших его сослуживцев, которые – вот гримасы судьбы, вовсе того и не хотели. Ухмылка Фортуны – один хотел, а не увидел, а другие не хотели, причем активно не хотели – до тошноты, а вынуждены были смотреть. Что характерно, пока Змей ломал Асламу руки-ноги, им было по барабану – дело житейское, виденное многократно и никаких эмоций не вызывающее, а вот когда Гистас перешел к высокому искусству – тут их и проняло! Это как после концерта художественной самодеятельности в клубе паровозостроительного техникума попасть в московскую консерваторию… или наоборот.
Язык Асламу Змей не отрезал и поначалу тот сыпал проклятьями, перемежаемыми глухими стонами, затем кричал, а под конец только выл. Продолжалась экзекуция долго. Каждый, из собравшихся на Зеленой площади, был уверен, что человек не может столько жить без своих внутренних органов, аккуратно разложенных рядом с его выпотрошенной тушкой, а Аслам жил! Впрочем назвать этот процесс жизнью можно было бы только с большой натяжкой. Более точное определение происходящего – невозможно долгая агония. Все то время, пока душа младшего Фахлафтаха, корчась в предчувствии еще больших мук, ожидающих ее во Тьме, выдиралась из истязаемого тела, Змей виртуозно работал своими мечами, то ли помогая, то ли мешая ей. Время от времени он медленно поворачивал голову и разглядывал испуганно замершую толпу немигающим взглядом. Когда стих последний вопль и звенящая тишина повисла над площадью, Гистас Грине в последний раз оглядел толпу мафиози, больше напоминавшую в этот момент испуганную овечью отару, чем массовую сходку криминального элемента, и негромко, но почему-то его услышали даже в самых дальних рядах, сказал: