Тем не менее они устояли и вместо того упали в объятия друг друга.
Затем, когда она отлепила губы от губ возлюбленного, молодая женщина вскричала:
— Ах, Гарри! Каким ужасным был этот вечер! Еще минута, и я не вынесла бы!
— Я знаю, я знаю, — утешающе сказал он. И ударил правым кулаком по ладони своей левой руки. — Он скотина, свинья! То, как он высмеивал тебя перед всеми! Я еле удержался, чтобы не убить его.
— Что нам делать?
— Я скажу тебе, что мы сделаем. Мы убежим вместе.
— Убежим? — повторила она с трепетом. — Но… но когда?
— Сегодня вечером. Сейчас.
— Боже мой! Куда?
— Куда угодно. Куда нам заблагорассудится. Я богат, Дебо, очень богат. Я могу дать тебе все, чего ты ни пожелаешь. Виллу на Средиземном море, яхту, целую конюшню пони для игры в поло.
— Ну-у, Гарри, — первый намек на полуулыбку заиграл на ее губах, — что я буду делать с целой конюшней пони для игры в поло?
— Дебо, любимая, как ты наивна! Как восхитительно наивна! С пони для игры в поло ничего не делают, их просто имеют. И дело с концом.
— Чхать я хочу на богатство. Я лишь хочу быть с тобой так далеко от этого зверя, как только можно.
И тут — но требовалось напряженнейшее внимание, с такой украдкой, почти с невидимостью это происходило — дверь на сцене позади них вновь приотворилась. Пять пальцев мужской руки один за другим проползли через косяк, начали нащупывать выключатель и, найдя его, погасили свет. Прежде чем двое персонажей на сцене успели прореагировать на этот новый оборот событий, прогрохотал парализующий нервы выстрел. Дверь была тут же захлопнута, женщина по имени Дебо закричала, зрители испустили громкое коллективное «ах!», а молодой человек, вернее смутно освещенный его силуэт, рухнул бесформенной грудой на ковер.
И весь ад вырвался на волю. Негритянская музыка за сценой внезапно оборвалась — можно было поклясться, что вы услышали, как царапнула по пластинке поднимаемая игла, — дверь библиотеки вновь отворилась, отворилась на этот раз широко, свет был вновь включен, и в дверь втиснулись с лицами белее манишек, с сигаретами, сигарами и бокалами коктейлей в трясущихся руках человек шесть потрясенных ужасом гостей — один из них, заметил Трабшо, при всех регалиях шотландского горца, начиная с юбочки.
А рядом с этим, тоже заметил он, оказалась Кора Резерфорд. Квинтэссенция шика в длинном черном вечернем платье и в перчатках того же цвета по локоть, она, казалось, ни на йоту не отличалась от той женщины, которую он повстречал и даже допрашивал столько лет назад в ффолкс-Мэноре. Немедленно взяв ситуацию в свои руки, она величаво прошествовала по сцене, наклонилась над телом жертвы, точно так же (припомнилось Трабшо), как сам он наклонялся на протяжении своей карьеры, прижала ухо к его груди — предварительно откинув серьгу с грушевидной жемчужиной так подчеркнуто, будто она всерьез надеялась вызвать смех зрителей, пощупала его пульс и опустила оба его века, а затем оглянулась на остальных.