На исходе девятого дня пути ватага добралась до места, прозванного Утесчиками. Здесь отрог горного хребта Полпола вплотную подошел к правому берегу реки и тянется вдоль него верст на пятнадцать. Круто обрываясь к реке, он образует высокие глинисто-сланцевые мысы. Обрывы Утесчиков местами краснели, местами белели, обнаруживая месторождения разноцветных глин.
Заночевать под Утесчиками не удалось: не было топлива. Пришлось перейти на левый низменный берег, чтобы расположиться там среди тальника.
Остатки волчьего мяса были съедены еще накануне. На ужин, а также и на завтрак следующим утром был только кипяток.
Серым морозным и ветреным утром мрачное шествие возобновилось.
— Ох, мочи нет! — вздохнул, останавливаясь, Афанасий Андреев.
Он грузно опустился на снег и откинулся с закрытыми глазами, хрипло дыша. Последние два перехода старик едва тащился в хвосте отряда. За ним шел лишь один Иван Зырянин, которого Фомка, возглавлявший теперь ватагу, поставил замыкающим.
Бессон Астафьев, шедший в нескольких шагах впереди Андреева, оглянулся. Увидев, что старик лежит, он вернулся и сел подле него на снег.
— Кажись, доехали, — сказал он, поглядев на Андреева.
Фомка вернул ватагу, и она столпилась вокруг отставших.
— Только вышли и снова стали, — недовольно проговорил один из анкудиновцев.
— Эдак мы и вовсе не доберемся, — мрачно добавил другой, костлявый мужик с редкой рыжеватой бородой.
— А куда ты думаешь без жратвы добраться? — набросился на него Сидорка. — Головой ли вы думали, когда уходили от приказного?
— Ведь лучше хотели сделать…
— Да уж куда как лучше сделали! Не чаем ноне, где и час часовать, а бог приведет, и ночь ночевать.
— Эх, не ладно получилось!..
— Лежали бы мы теперь у огня в землянке.
— Глядишь, рыба бы попалась…
— Да, — проговорил наконец Астафьев, — у нас было меньше смысла, чем в башке у тюленя.
— В вываренной башке, скажи, — ожесточенно пропищал Сидорка.
Средь людей, почуявших обреченность, воцарилось молчание.
Андреев открыл глаза, обвел отряд мутным взором и заговорил тихим голосом:
— Ребятушки, грех на мне. Мне, старому, лучше надо было умом раскинуть и не уходить от Дежнева.
Слезы побежали по щекам Бессона Астафьева. Он бросился к ногам старика.
— Нет! — с отчаянием вскричал он. — Это я… Это из-за меня ты, дяденька Афанасий, на погибель пошел. Ах я, несчастный!
Андреев положил руку ему на голову.
— Не тужи, Бессон. Долго я прожил и много людских ошибок видывал. И до нас люди ошибались и после нас будут то же делать. Коль я умру, беда не велика: пожил я. Довольно. Твоей молодой жизни жалко. И этих людей, что наше неразумие сюда от товарищей увело, их жалко.