— Вчера вы говорили наоборот: улик недостаточно.
Я усмехнулся.
— В сущности, это одно и то же. Улик было так много, что они вызывали сомнение.
Я говорил спокойно, неторопливо, как будто припоминая ход своих мыслей. Петр Сергеевич, Валя и Вертоградский слушали меня с интересом, как обычно слушают специалиста, рассказывающего о своей работе. Костров, отвернувшись, смотрел в окно и беззвучно барабанил пальцами по столу, желая этим показать, что мой рассказ совершенно его не интересует.
— Мне показалось, — продолжал я, — что меня настойчиво убеждают в виновности Якимова. Это заставило меня насторожиться. А тут случилась еще история с запиской. Я говорил уже, что не верю в кающихся шпионов. Да еще пишущих по-немецки. Да еще готическим, а не латинским шрифтом.
— А какую роль играет шрифт? — спросил Вертоградский. — Этого я не понимаю.
Он, конечно, понимал это не хуже меня, но я объяснил терпеливо:
— Попробуйте напишите что-нибудь готическим шрифтом; вы увидите, что остроконечные, готические буквы делают почерк неузнаваемым.
Я немного больше задержал на нем свой взгляд, чем это было бы естественно. Ровно настолько больше, чтобы у него мелькнула мысль, не знаю ли я, не догадываюсь ли. Потом я отвел глаза. Вертоградский усмехнулся, но мне его усмешка показалась не очень искренней.
— Очень остроумно, — сказал он. — Мне это совершенно не приходило в голову.
— Тогда пришлось предположить, что Якимов похищен.
— Почему похищен, а не убит? — спросил Костров.
Ом наконец заинтересовался моим рассказом, уже не смотрел в окно и не барабанил пальцами по столу.
— Это мне подсказали вы, — сказал я.
— Я?
— Конечно. Дневник шифровал Якимов, у него был ключ шифра. Как же можно было убить Якимова?
— Верно! — воскликнула Валя; она была очень увлечена моим рассказом.
— А тут еще телега, — сказал я. — Я ждал чего-нибудь в этом роде — телеги, автомобиля, просто лошади. Живого человека на руках не унесешь. Когда исчезла телега, я понял, что был прав.
Петр Сергеевич хлопнул ладонью по столу.
— Здeрово! — сказал он. — Это здeрово. Надо выпить за следователя.
— Спирту у нас меньше, чем тостов, — сухо сказал Костров и, повернувшись к Петру Сергеевичу, продолжал совсем другим, дружеским тоном: — Через час, через другой мы расстанемся с вами, Петр Сергеевич. Хочу вам на прощанье сказать, что я все помню. Может, вам иногда казалось, что я не понимаю, как много вы для нас сделали… — Он кашлянул немного смущенно: — Я не особенно разговорчив… — Он поднял кружку:
— Ваше здоровье, дорогой друг!
Петр Сергеевич встал и вытер губы. Поднялся и Костров. Они поцеловались троекратно, как полагается в этих случаях. Потом подбежала Валя к Петру Сергеевичу, потом подошел Вертоградский. Интенданта обнимали, целовали и растрогали вконец. Он даже всхлипнул от глубины чувств и чуть было не прослезился.