— Это верно, — вздохнул Чарнецкий, — не есть это добро. Все наши дрязги царю в помощь. Что делать будем? — и он с любопытством посмотрел на стоящую на столе бутылку.
— Для начала выпьем за встречу, — улыбнулся Кмитич, — а потом будем вместе воевать, пан воевода. Как в старые добрые времена! Тысячу лет твою бороду не видел, Степан, хоть и три месяца всего прошло, как не виделись! Все-таки ты мне нравишься, не то что этот старый козел Сапега!
Кмитич разлил по глиняным квартам самогон. Пожилая женщина накрыла стол: хлеб и вареные яйца. Чарнецкий взял кружку, чокнулся с Кмитичем:
— Ну, за нашу победу! — Чарнецкий скривился, занюхав куском хлеба. — Эх! Добрая горилка! Сапегу, говоришь? Скажу по секрету: турнуть собираются Сапегу с поста Великого гетмана.
— Это правильно, — Кмитич утер рукавом слезы — так прошибло самогоном, — давно пора. А кого замест его?
— Поговаривают, Михала Паца.
— Miszka su Lokiu abu du tokiu, — усмехнулся Кмитич, вспомнив старую жмайтскую пословицу, которой его научила Алеся Биллевич.
— Звыняй? — не понял его Чарнецкий.
— Говорю: «Что мишка, что л окис — один хрен медведь!» У жмайтов, правда, это красиво, как стишок звучит. А означает это то, что Ян Павел Сапега и Михал Пац — одно и то же, два медведя, два сапога пара. Хотя… новый гетман — уже хорошо, наверное. Ну, давай, Степа, по второй!..
Через час бутылка стояла пустой, рядом с ней стояла пустой и вторая бутылка — Чарнецкого, скорлупки от яиц валялись по столу, а сам Чарнецкий уже рвался к Жаромскому не воевать, а обнять, расцеловать, выпить и спеть «Ой там на горі».
— Долучайся до нас, — соглашался Кмитич, изрядно пьяный, — но твою южную «на горі» виленец Жаромский может и не, ик, звыняй, пан, и не знать, друже ты мой звырхнику…
***
Ночью на 4 ноября, под черным осенним небом, затянутым тучами, стройные ряды солдат Жаромского и Чарнецкого тихо, без барабанов и труб, пошли в атаку на позиции московитского войска. До рассвета было еще два часа. Неожиданно наступление остановили — пехота Чарнецкого что-то задержалась, не успела подготовиться. Кмитич и Жаромский ругали Чарнецкого на чем свет стоит. Но русский воевода был не виноват — после вечери с Кмитичем ужасно болела голова и тошнило. А тем временем начало светать. Но Кмитич решил даром времени не терять — его гусары захватили двух «языков». Пленные сообщили, что Хованский, зная, что у Жаромского значительное пополнение и литвины уже хозяева положения по численности войск, решил не ввязываться в битву и в эти минуты отступает к Полоцку за подкреплением.