Он делал все точно так же, как когда-то Максим.
Нежно и умело раздел ее, целовал и ласкал всю от макушки до пальцев ног, щекотал языком, гладил, мял, слегка покусывал и бился, бился об нее как рыба об лед…
Долго-долго и бессмысленно. Безрезультатно, как умирающая рыба об лед, как отчаявшийся человек о стену. Очень долго. И ей ни за что бы не выдержать так долго, если бы это она лежала под ним и принимала эти поцелуи, щекотания, поглаживания и толчки. Если бы это была она, то взорвалась бы изнутри, как бомба, на мелкие-мелкие осколки и разнесла все вокруг. Но это была не она.
Она ушла, оставив ему лишь свое тело, а значит, не чувствовала ничего, что он с этим телом делал. За это время она побывала в больнице у Анютки и увидела, как Таня стоит у окна, держит в руках образок и шевелит губами. «Господи, хоть бы завтра сошлись как нужно звезды, просьбы всех святых и хорошее самочувствие хирурга!» – присоединилась к Таниным мольбам Ира. Она заглянула на дачу к Ленке и увидела, как Валерка закрыл на ключ свою дверь и гоняет на экране очередную игру, а Ленка сидит на веранде и пьет коньяк. «Господи, сделай так, чтобы у Валерки не испортилось окончательно зрение, а у Ленки не было такого бесповоротно мрачного выражения лица, когда она наливает очередную рюмку!»
Она посмотрела на Аксенова, хоть и не была ни разу там, где он живет, Аксенов спал как младенец, крепко-крепко, и один раз даже засмеялся во сне. У них уже поздно, разница два часа. Она видела все, что делал Максим, как он добивался ответной реакции от ее безучастного тела, как понапрасну стремился покончить с этим хотя бы сам, но она ничего не думала по этому поводу, только ждала, когда можно будет вернуться обратно.
Когда она вернулась, Максим лежал ничком и крупно вздрагивал плечами. Плакал. Мокрый, красный, жаркий, он больше не вызывал в ней отвращения. Даже его всхлипывания, перемежавшиеся словами: «Сука, ненавижу», не вызывали в ней протеста. Только жалость. Болезненную, щемящую жалость. И еще чувство вины. Оказалось, что именно благодаря этому чувству она разжала кулак и выронила нож. В книжках американских психологических вуменш она много раз читала о том, какая вредная и бесполезная штука это самое чувство вины. Нужно выжигать его из себя каленым железом, иначе ничего путного из тебя в этой жизни не получится. Она даже пыталась работать над собой, чтобы избавиться от этого чувства неудачников. Хорошо, что недоработала. Иначе Максим не плакал бы сейчас живыми солеными слезами, вжимаясь в подушку, а недоживший и недопонявший оглядывался по сторонам в мире ином. А в ней вместо шевелящегося кома вины остался бы только безжизненный вакуум после взрыва.