Он прилетел в Токио и позвонил Такико. Они договорились встретиться.
Славик поднялся в скоростном лифте на смотровую площадку токийской телебашни. С высоты полутора сотен метров глядел на круглые, конусообразные, ступенеобразные здания из блестящего белого металла, светоотражающего стекла, матового бетона.
Голова шла кругом, и он закрыл глаза. А когда открыл, то уже различал широкие проспекты. В темноте ночи они походили на огненные реки от мощных, тяжелых гирлянд света. В них отражалась пляска реклам. Ему вдруг показалось, что там, внизу, нет места человеку. В том ирреальном мире нет места и ему.
Славик огляделся, испытав легкую панику, которую чувствовал часто с тех пор, как ушла Лиза. Он долго не мог в это поверить. Он успокаивал себя, что жена уехала на дачу побыть одна. Лиза говорила ему, что у каждого человека есть норма одиночества. Может быть, она захотела получить свою норму. Он не любил оставаться без Лизы, цеплялся за нее, как малыш... Но потом свыкся с фактом ее ухода, но не привык. Ему хотелось, чтобы она сейчас стояла рядом с ним, смотрела туда же, куда и он...
В его жизни похожее уже случилось, давно, но он не забудет ничего до конца дней... Когда мать отодвинула сына от себя.
... — Это твоя сестренка. — Лицо мамы сияло восторгом. — Тебе нравится? Ты будешь ее любить? — Она говорила с ним, как с малышом, который просил купить ему сестричку, и родители ее «купили» наконец.
Четырнадцатилетний, уже попробовавший все то, что и его приятели, хотя это далось ему с трудом и отвращением, но далось, он насмешливо смотрел на мать.
— Она... тебе не нравится? — спросила та.
— А что, у вас долго не получалось? — фыркнул Славик.
Он видел, как побледнела мать и торопливо оглянулась, беспокоясь, не слышит ли отец. Но отец не слышал. Он говорил по телефону. Славик не мог разобрать слова, но уловил интонацию безошибочно. Отца распирало от гордости.
— Славик, но мы... но я... мы все равно будем тебя любить. Как раньше... — проговорила мать, прижимая к груди младенца. — Наташенька и ты... Вы оба...
Славик почувствовал, как слезы подступили к глазам, и выбежал из дома. Он вернулся утром, с красными веками, от него пахло перегаром и чесноком.
Никогда больше он такого не позволял себе, потому что ему было плохо. А он привык, чтобы ему было хорошо. Привык быть единственным для того, кого он любит.
Когда ушла Лиза, к нему вернулось это чувство. Его снова бросили. Ему снова отказали в своей любви. И если с матерью было ясно — почему, то с Лизой — нет. Она никем его не заменила. Почему же тогда?