– Перекинется и бросится?
– Сначала умрет, думаю. Видел, что в новостях показывали?
Почесав затылок, я попытался восстановить в голове картинку прошлого репортажа с борта журналистского вертолета, который, расходуя драгоценные запасы топлива, барражировал над погибающим в агонии городом. Стремительно менявшаяся картинка на экране то уносилась вверх, почти в облака, то спускалась на землю и, наконец, выхватила из общей разрухи здание морга, из отрытых ворот которого шли усопшие. До последнего момента их сдерживала тяжелая железная цепь, наброшенная на ручки двери кем-то из служителей. Видимо, под общим напором хлипкие двери, не рассчитанные на столь активные усилия, попросту были выломаны из петель, и теперь покойники, нестройными, раскачивающимися из сторону в сторону рядами, медленно выбирались из старого двух-этажного строения с грязными окнами.
– Мертвецы идут, – сказал тогда Леха.
– Мертвецы давно уже ходят, – напомнил я.
– Нет, – отмахнулся он, – ты не понимаешь. Это действительно самые взаправдашние мертвецы. Привезли-то их уже мертвыми. Многие пролежали не один день в холодильных камерах, и все равно они идут.
Действо действительно было потрясающее. Завораживающее, чарующее и в то же время тошнотворное и отталкивающее. Мертвецкий марш, неспешный и неотвратимый. Некоторые мертвяки, еще не отошедшие от низких температур, и потому не такие прыткие, как их сородичи, падали под пулями пятящихся военных, но армия покойников продолжала наступать, протягивая к живым свои синие негнущиеся руки.
– Видел, – кивнул я. – Даже больше, чем следовало бы. Ты, кстати, нашему снайперу отзвонился?
– Нет, – Марк закинул ногу на ногу. – Пытался минут двадцать с утра, все без толку.
– Выстрелов тоже с крыши не слышно, – поделился я.
– Думаешь – все?
– Уверен. – Достав из кармана последнюю сигарету, я закурил, бросив скомканную пачку в угол и отлепившись от кресла, толкнул дверь кабинета, где в горячечном бреду метался по дивану Леха.
Осторожно притворив за собой дверь, я уселся напротив, положив на колени автомат, с которым не расставался уже вторые сутки. Подперев одной рукой голову и стряхнув на пол пепел, я посмотрел на часы. Было десять минут третьего.
Леха зашевелился, застонал и вдруг открыл покрасневшие глаза, уставившись в меня цепким, колким взглядом.
– Похоже, все я, Костик, – произнес он еле слышно растрескавшимися губами.
Плеснув в кружку немного холодной воды, я поднес ее к губам больного и, дождавшись, пока он утолит жажду, произнес:
– Бред, Леха. У тебя просто жар. Налопался вчера просроченных устриц, вот и скрутило. Завтра еще потравишь и проснешься как новенький.