Мужчины всех возрастов выходили из машин и тут же принимались надраивать капоты, окна, никелированные части. Они открывали багажники и доставали оттуда бутылки и банки со средством для полировки и замшу. Включали на полную мощность приемники, терли и полировали. Не меньше десяти разных каналов поддержали итальянское рождественское настроение попмузыкой, известиями, псалмами и футболом.
Какой норвежец захватил бы с собой снадобья для чистки и полировки, чтобы в свободную минутку понянчиться со своей машиной? Тем временем женщины и дети, расположившись возле дорожных ограждений, наслаждались шумным общением, смело конкурирующим с автомобильными стереоприемниками.
— Смотри-ка, они моют машины! — восхищенно воскликнула я.
— Это Италия, здесь женщины готовятся к Рождеству и пестуют младенца Христа. А мужчины начищают машины, — ответила Фрида и стала насвистывать.
Ее свист был способен вывести меня из себя. Не мелодия, а вопль немузыкальной души. И часто это оказывалось немузыкальной потребностью обратить на себя внимание.
— Если человек любит слушать музыку, это еще не значит, что он способен ее исполнять, — сказала я.
Переменчивое настроение Фриды во время этой нелегкой поездки помогло мне понять, что я должна собраться с силами и установить между нами определенные границы. На сей раз она уступила. Но всегда существовала опасность, что она этого не сделает и тогда будет только хуже. Я отстегнула ремень, открыла дверцу и сняла джемпер. Температура была градусов на двадцать выше, чем когда мы в последний раз выходили из машины. Я стояла, заслонившись рукой от солнца.
Пожилая женщина вылезла из машины со складным стулом под мышкой. Минутку она постояла, щурясь на солнце, потом поставила стул и уселась лицом ко мне, косолапо поставив ноги и положив руки на колени. Серовато-бледное лицо покрывала сеть морщин. Она была явно не крестьянка, а из тех женщин, которые имели возможность избегать солнца. Волнистые, черные с сединой волосы были собраны в пучок на затылке. Порывы ветра забирались под черную шаль и шевелили ее. Иногда казалось, что шаль вот-вот улетит. Но женщина не обращала на это внимания. Ее черные глаза смотрели на меня.
Я наблюдала за ней. И когда она кивнула, я подошла поближе. Она протянула мне руку и что-то сказала по-итальянски. Я ничего не поняла. Прежде чем что-либо сообразить, я схватила ее руку. Сухую и гладкую, как шелковистая бумага, и обладавшую странной прохладной силой. Из женщины монотонно лились слова, точно она читала псалом. Голос был тихий, но властный. Я безуспешно пыталась улыбнуться. Вместо этого я обеими руками держала ее руку. Она молча кивнула. Ветер несколько раз приподнимал и опускал шаль женщины, а я все держала ее руку.