Дыра в конюшнях зияла такая, будто в этом месте заложили не один пакет динамита. Рухнувшие и еще охваченные пламенем стропила образовали черную яму метров восьми в диаметре. Основная масса обломков, выбитая, как пробка, взрывной волной невиданной силы, обрушилась на большую кучу компоста и устроила целый пожарище; занималось и то немногое, что уцелело от задней стены конюшен.
Седака слышал, как храпят и ржут лошади, видел, как зловещие оранжево — красные языки пламени пожирают сухое сено, врываясь на второй ярус. Это было все равно что увидеть ад в иллюминатор.
«Все, — решил Седака, — с меня хватит».
Одно дело совершить налет на безоружного почтальона в тихом месте и другое…
Джордж Седака зачехлил пистолет и обратился в бегство.
* 19 *
Растерянная, она никак не могла осмыслить происходящее.
— Папа! — кричала она. — Папа! Папочка!
Все размыто, призрачно. Горячий удушливый дым и красные вспышки. Удары копыт в дощатые двери. А засова уже нет, и двери настежь. И лошади вырываются.
Чарли, упав на колени, искала отца, искала на ощупь, а мимо проносились лошади — тени, абрисы лошадей. Обрушилась балка в снопе искр, и сразу вспыхнуло сено в каком-то стойле. В меньшем отсеке конюшен с грохотом взорвался бак с бензином для трактора — точно великан откашлялся тридцатью галлонами горючего.
Чарли ползла как слепая, выставив перед собой руки; копыта проносились над самой ее головой. Вот одно чиркнуло по плечу и опрокинуло навзничь. Ее рука наткнулась на ботинок.
— Папа? — Голос ее дрожал. — Папа?
Он был мертв. Еще бы не мертв. Все мертво. Сама земля горит. Сначала мать убили, теперь отца.
Зрение постепенно возвращалось к ней, но предметы словно плавали в тумане. Жар накатывал волнами. Ведя рукой по его ноге, она добралась до ремня, потом пальцы осторожно скользнули вверх по рубашке и вдруг нащупали что-то влажное, липкое. Набухающее. Она окаменела.
— Папа, — прошептала она.
— Чарли?
Едва различимый хрип… но, несомненно, его хрип. Рука отца нашла ее лицо; он потянул ее к себе.
— Нагнись… ближе.
Она подползла вплотную, и тут его лицо выплыло из серого марева. Вся левая сторона опустилась вниз, застыла, левый глаз налился кровью, как в то утро в мотеле Гастингс Глен.
— Папа, что же это… — простонала она.
— Некогда, — сказал он. — Слушай, слушай меня!
Она склонилась над ним, слезы закапали ему на лицо.
— К этому шло, Чарли… И нечего плакать. Сейчас…
— Нет! Нет!
— Хватит! — оборвал он ее грубо. — Сейчас они попытаются убить тебя. Так ты… не церемонься. Хватит в перчатках. — У него вышло «в певчатках», ибо говорить он мог лишь уголком перекошенного рта. — Не давайся им, слышишь! И не дай им замести следы. Чтобы не сказали потом… случайный пожар…