Однако цену себе он знает и постоянно подчеркивает, что он — «последняя и высшая инстанция» и «единственный в своем роде». К тому же, когда дело касается не абстрактной «толпы», а конкретных лиц, то оказывается, что самолюбие у Холмса есть, и его довольно легко задеть. Когда в «Собаке Баскервилей» доктор Мортимер называет его «вторым по величине европейским экспертом», он воспринимает это практически как личное оскорбление. А в «Серебряном» Холмс говорит Ватсону: «Не знаю, заметили ли вы или нет, но полковник держался со мной немного свысока, и мне хочется слегка позабавиться». И действительно, он до конца мистифицирует своего клиента, чтобы в итоге насладиться его восторгами и извинениями.
Да и Ватсон, прожив с Холмсом подольше, как-то сказал: «Я не раз подмечал в нем некоторое тщеславие, скрывавшееся под его обычной сдержанной и наставительной манерой…»
Я хочу, чтобы мое имя называли только в тех случаях, когда разгадка преступления представляет известную трудность.
Принято считать, что Холмс был человеком малоэмоциональным. Эту репутацию ему создал конечно же Ватсон, написавший в «Скандале в Богемии»: «По-моему, он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда-либо видел мир».
Чтобы разбить этот стереотип, достаточно просто обратиться к первоисточнику.
«Холмс стал серым от злости и досады». («Конец Чарльза Огастеса Милвертона»).
«Мне стало жаль ее, Ватсон. На какое-то мгновение я представил себе, что это моя родная дочь». «Я и сам испытывал какую-то холодную ярость… В ее спокойной самодовольной отчужденности было нечто такое, отчего я вдруг почувствовал невыразимую злость». («Знатный клиент»).
«Вернулся мой друг поздно вечером, и его потемневшее, расстроенное лицо яснее всяких слов сказало мне, что от утренних его надежд не осталось и следа. С час он играл на скрипке, стараясь успокоиться». («Подрядчик из Норвуда»).
«Скорей, скорей, Ватсон! Вот отвертка! — прерывающимся голосом командовал Холмс. — Вы тоже берите отвертку. Если через минуту крышка будет сорвана, получите соверен, друзья. Никаких вопросов! Быстрей, быстрей!» («Исчезновение леди Френсис Карфэкс»).
«Мерзавец! — крикнул Холмс. — Лестрейд, где коньяк? Посадите ее на стул. Такие пытки кого угодно доведут до обморока!» («Собака Баскервилей»).
«Мисс Морстен оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
Холмс издал вопль отчаяния.
— Я так боялся этого! — сказал он». («Знак четырех»).
Я никогда не любил, Ватсон, но если бы мою любимую постигла такая судьба, возможно, я поступил бы так же, как наш охотник на львов, презирающий законы. Кто знает…