…Она очнулась от того, что услышала беготню и чьи-то громкие шаги. Кто-то сказал:
— Приехал барин.
Она слабо повернула голову. Да, это входил он.
— Василий… — сказала она и покачала головой. — Василий… Как это было давно!..
Он встревоженно нагнулся над нею.
— Варюша, что это? Отчего?
— Василий, это уже не вернется больше никогда.
Она покачала головой.
— Нет более Васючка, нет более Варюши!
И она зарыдала, потом неожиданно крепко притянула его к себе, и он почувствовал на своих губах ее дрожащие теплые губы и соленое от слез лицо.
— Как мы будем дальше жить, Вася? Скажи мне. Понимаешь? У меня нет больше Васючка… того, прежнего. Помнишь?
Она смотрела на него, страдальчески-жалобно щурясь.
Он подумал, что должен говорить с нею, щадя ее положение.
— О чем ты говоришь?
— Ах, Васенька, не надо. Ведь я понимаю все. Научи же меня, как мне теперь жить. Научи. Я еще ничего не знаю, но уже чувствую, что потеряла все.
Он смотрел на нее с невольно-суеверным ужасом.
Поджав горестно ноги, она уселась на кровати и обхватила колени руками. В глазах ее была пришибленность, покорная просьба. Уголки губ печально по-детски опустились.
— Я не обвиняю. Я только спрашиваю. Я не знаю, что мне делать. Я чувствую, что схожу с ума. Милый, милый, я не могу…
В припадке болезненного страха она вскочила на колени и обхватила мужа за шею.
— О, спаси же меня, спаси! Скажи, что это все — вздор. Рассей мои подозрения. Убеди меня, Васючок, слышишь?
Она прижималась и в страхе глядела ему в глаза круглыми расширенными глазами.
— Успокойся, — говорил Петровский, сжимая ее руки. — Ты не имеешь теперь права подвергать себя таким волнениям. Это преступление с твоей стороны. Слышишь? Я запрещаю тебе!
— Ты запрещаешь? Милый, милый!
Она тряслась.
— Я буду слушаться тебя. Я не хочу думать ничего дурного. Ведь правда, Васючок, что я теперь не имею права? Я теперь должна думать только о здоровье того, кто сейчас во мне. Да? Ты мне так велишь?
Она болезненно-блаженно улыбнулась.
— Как хорошо! Я поняла.
Она смотрела ему в глаза, не отрываясь.
— Я поняла. Слышишь?
Плечи ее перестали вздрагивать.
— Да, да, вот так… Надо вот так… сюда, — говорила она, соображая, упорно сосредоточив взгляд на чем-то непонятном ему внутреннем.
— Успокойся же, — просил он. — Что ты! Что ты!
Вдруг она замахала на него руками.
— Я совершенно, совершенно успокоилась.
Она болезненно улыбнулась.
— В доказательство…
Она нажала кнопку звонка.
— Вот. Сейчас, сейчас… мы будем завтракать.
Он не понимал, что с нею.
— Да о чем же ты, Васючок? Это прошло… уверяю тебя… Все хорошо… Это было просто так… Я, маловерная, по обыкновению усомнилась, а потом вдруг вспомнила… Ты сам напомнил мне, что я теперь не смею. Да, я не смею, не смею… Я это поняла… Вдруг поняла… и успокоилась… Как-то вдруг и совсем. Видишь? Я спокойна. Ведь я забыла, что ты — отец. Я забыла, и за это была наказана. Разве я могу бояться чего бы то ни было, раз ты — отец? Поди же ко мне, мой милый.