Действительно, поездка в Петроград представляла какой-то временный выход. Ведь, не мог же он, на самом деле, как ни в чем не бывало вернуться домой? Ведь тогда уже крышка. Он несмело поглядел на Курагина. Тот понял его взгляд.
— Нечего долго раздумывать, Вася. Хочешь, я вместе с тобой поеду, провожу тебя?
— Но ведь, она все-таки сейчас больна… Это было бы жестоко…
Курагин смеялся и продолжал похлопывать его по плечу.
— Ну, ну, ладно. Оставь эти глупости. Ты увидишь, она совершенно успокоится в твое отсутствие. Напиши ей с дороги письмо… теплое, но вместе решительное… Надо же когда-нибудь тебе начинать? Ведь иначе же это — могила!
Петровский против воли усмехнулся.
— Согласен, согласен! — кричал Курагин. — Он едет… Ну!
Он протянул Петровскому руку.
— Дай мне слово, что уедешь.
— Глупости.
— А я тебе говорю: дай слово! Я, наконец, требую.
Он забрал вялую, нерешительную руку Петровского в свои обе, жилистые и сильные, и крепко ее пожимал. Вдруг он почувствовал, что ладонь Петровского сначала дрожит, потом чуть-чуть напрягается.
— Но ведь ты же, дорогой, сам понимаешь, что иначе лучше стакан цианистого калия. Поезжай, будь мужчиной.
— Может быть, ты и в самом деле прав, — сказал Петровский, и рука его стала еще немного потверже.
— Значит, даешь слово?
— Даю.
— Вот за это, милый!
Петровский почувствовал на щеке его колючую щеку. Неудобно напирая выпуклым животом, Курагин обнимал его.
Потом они вместе смотрели расписание отходящих поездов, и Петровский сделал Курагину целый ряд наставлений на случай каких-нибудь осложнений с Варварой Михайловной.
Курагин вышел провожать его на крыльцо.
— На Николаевский вокзал, — приказал он извозчику.
— Час добрый, час добрый! — говорил он, стоя на тротуаре. — Вот это понимаю. За это уважать можно.
Извозчик тронулся.
Чем дальше ехал Петровский по направлению к вокзалу, тем более овладевал им необъяснимый страх. Он знал, что Курагин совершенно прав, и если он не решится теперь же определенно заявить Варюше, что больше таким образом жить не может, то ему не придется переделать свою жизнь уже никогда.
— Извозчик, — вдруг сказал он неожиданно для себя, — поверните на Арбат.
И, только сказав, он глупо и смешно успокоился.
— А на Николаевский вокзал разве не поедете?
— Нет, не поеду.
Голос его звучал глухо, и тело охватывала противная дрожь.
«Господи, как я опустился, оглупел от этого режима. Я пропал! — шептал Петровский и болезненно корчился в глубине пролетки. — Я конченный, конченный человек!»
— Слушаю, — сказал извозчик, и круто переменил направление.
Через два часа, кое-как закончив вечерний объезд своих больных, он возвращался домой.