Питу устроился на своем обычном месте — на холодильнике, в котором стояли бутылки с лимонадом. Взгромоздившись на красный железный куб, он покачал зажатой между колен гитарой, потом схватил фуражку Эманюэля и лихо надвинул ее себе на лоб.
— Ах ты, сопляк, — отозвался Буавер. — Только и умеешь, что клянчить сигареты. Сам-то ты хоть раз дал сигарету другому?
Питу пожал плечами, скорчил гримасу, затем соскользнул на пол, пошатнулся, но удержался на ногах и, став у витрины, принялся любоваться своим отражением, примеряя фуражку то так, то эдак.
Сдвинув пятки худых ног, он вдруг спросил:
— Ты сколько времени уже в армии, Манюэль? Четыре месяца? И тебе там нравится? Как там живется парню?
— Неплохо, — ответил Эманюэль.
Наступило молчание. Альфонс пошевелился на своем стуле, и — как бывало всегда, когда в этом длинном нескладном теле просыпалась жизнь, — взгляды всех присутствующих сразу обратились к нему. Он сидел, развалясь на стуле, закинув руки за голову и положив ноги на экран перед печкой.
— Почему ты записался, Манюэль? — медленно заговорил он. — У тебя была хорошая работа. Не пыльная. Тебе не нужно было идти в армию, чтобы прокормиться.
— Нет, конечно, — ответил Эманюэль.
И, засмеявшись, добавил:
— Вовсе нет!
— Так, значит, ты вправду бросил работу, чтобы пойти в солдаты! — воскликнула матушка Филибер. — Я не могла поверить! Зачем ты это, Манюэль?
— Вы знаете, матушка Филибер, сейчас война… — сказал Эманюэль.
— Знаю, конечно, но ведь она так далеко… Нам-то что до нее?
— Как что, — вмешался Питу. — Нельзя же позволить разбить всех, как этих поляков…
— Поляки, поляки! — взорвалась матушка Филибер. — Это же совсем другой мир!
— На земле нет двух миров, — заметил Эманюэль рассеянно, словно продолжая свою мысль и еще не успев подумать об ответе.
— Не говори мне, пожалуйста, — возразила матушка Филибер, — будто поляки или украинцы такие же люди, как и мы… Они бьют своих жен и едят чеснок…
Она нервно забарабанила пухлыми пальцами по прилавку, ее пышный бюст колыхался от волнения. Черный кот, решив, что его хотят приласкать, подсунул ей свой розовый нос, и матушка Филибер почесала у него за ухом.
— Ну, так вот что я тебе скажу, — уже сердито бросила она. — Просто ты наслушался этих краснобаев, которые охотятся за парнями по всему городу… будто я не знаю — тебя подпоили, вот ты и записался…
Эманюэль улыбнулся, но улыбка не удержалась на его худом лице. Она тронула его губы, мелькнула в глазах и исчезла, сменившись задумчивым выражением, наполовину горестным, наполовину растроганным. Вот оно перед ним, думал он, это пугающее безразличие человеческого сердца ко всеобщности страдания, безразличие, вызванное не расчетом и даже не эгоизмом, а просто стремлением выжить во что бы то ни стало, затыкая уши и закрывая глаза, выжить среди этой повседневной убогости.