Прохожий, которого он догонял, завернул в кабачок. Следом за ним туда же вошел и Эманюэль. И за одним из столиков в глубине зала он действительно увидел Жана.
— Ба! — воскликнул Левек, увидев его. — А я как раз думал о тебе, доброволец… Ты что, явился в Сент-Анри зазывать нас в армию? — пошутил он с обычной язвительной улыбкой, которая, однако, сейчас была смягчена дружелюбием.
— Да, я именно за тобой, — в тон ему ответил Эманюэль.
Наступило минутное молчание. Жан, подперев голову рукой, сказал негромко:
— Мы с тобой очень разные люди: ты думаешь, что преобразуют мир, поведут его за собой солдаты, а я считаю, что это сделают те, кто останется в тылу и сколотит себе за время войны капитал.
Эманюэль нетерпеливо махнул рукой. Ему совершенно не хотелось снова говорить о своем решении. Он чувствовал себя опустошенным, и только тревожное беспокойство не покидало его. Вновь и вновь объясняя мотивы своего поступка, он лишь пробудил в своем сердце естественное для него стремление к веселью, к нежности, к радости, а впереди ничто не сулило ему ни любви, ни счастья.
— Два бокала бархатистого, — сказал он подошедшему официанту и, повернувшись к Жану, печально проговорил: — Прошло всего лишь три-четыре часа, как я приехал, а мне уже тоскливо…
— А Фернанда, Югетта, Клэр, Иоланда? — шутливо перечислил Жан.
Эманюэль наклонил голову, чтобы скрыть судорогу, пробежавшую по его лицу. Помолчав, он спросил:
— А ты — ты уже встретил девушку… настоящую девушку?
— Таких не бывает, — ответил Левек.
Как только официант поставил на стол бокалы, он сделал большой глоток и вдруг, словно ослепленный, остановился. Перед ним всплыл образ Флорентины, бегущей к нему сквозь вьюгу.
— А! — сказал Эманюэль, заметивший, как изменилось его лицо. — О ком ты подумал?
Левек закурил сигарету. С его губ чуть было не сорвалось имя Флорентины. Потом он машинально разломал спичку на маленькие кусочки, бросая их один за другим в пепельницу. Лоб его пересекла морщина, но он улыбался, показывая зубы — ровные, крепкие зубы человека, способного многое вырвать у жизни.
— Об одной девушке из «Пятнадцати центов»… — сказал он. — Об одной официантке. Правда, слишком худа… но все же хорошенькая… Тоненькая — вот такая. — Он показал руками. — И какая-то вся быстрая и судорожная, словно кошка, брошенная в воду.
Эманюэль отвел глаза. Он вдруг почему-то с тоской вспомнил подавальщицу, которую видел однажды в вокзальном буфете, — бледная, тщедушная, измученная, она, чтобы не потерять чаевые или даже работу, улыбалась всем посетителям горькой, усталой, смиренной улыбкой, похожей на гримасу. «Как жестока жизнь!» — подумал он. И, наклонившись к Жану, завидуя в эту минуту его изящной осанке, его циничной развязности, которая так нравилась девушкам, Эманюэль спросил: