», — говорил тот арестант. Эти слова тоже хорошо запомнил царь.
«Может и прав этот пророк был? — думал Алексей Михайлович. — Может, грешен я, и война вся эта и есть мой главный грех? Сколько денег, сил, переживаний ушло за эти восемь годов! А сколько крови! Казна скоро совсем опустеет!»
— Это война польская, проклятая, все соки из тебя, государя-батюшки, высосала, — жалела мужа Натальюшка.
Ромодановский с Ртищевым тоже все чаще советовали прекращать опостылевшую всем войну. Друг детства Ромодановский, никогда не боявшийся говорить в глаза царю резкие речи, сейчас совсем обнаглел. Говорил, мол, скоро по-миру пойдем с голым задом. И Ртищев не отставал со своими жалобами:
— Я уже на собственные деньги оружие закупаю, желдакам выплачиваю! До коле?!
И лишь один Хованский убеждал:
— Дай мне хотя бы пять тысяч ратников, светлый царь, и я тебе добуду все Витебское воеводство, а голову этого проклятого Кмитича на серебряном блюде принесу к ногам твоим!
Но что Хованский!? Трепач он и есть трепач. Одним словом — Тараруй.
Алексей Михайлович уже с недоумением впоминал, как на полном серьезе собирался быть царем Московии и королем Речи Посполитой, как наивно и тщетно ожидал утверждения поляками себя в этой анекдотичной должности. Сейчас ему было ужасно стыдно за все это. С таким же успехом можно желать быть одновременно буддийским ламой и протестантским пастором! Ну, и какой мало-мальски нормальный поляк, католик, согласился бы, чтобы его королем был провозглашен православный царь далекой страны, страны, на православие которой даже православные литвины смотрят искоса! Как он мог так глупо обманываться, так по-детски надеяться?! Поляки тянули время, собирали войско, морочали ему головы, а он, светлый царь, уже начинал подписывать документы, именуя себя государем Речи Посполитой!
Вновь и вновь прокручивая в голове этот казус, царь жутко серчал, злился на самого себя и сам себя желал бы поколотить, как он однажды сильно поколотил Никона. «Может лучше бы было оставить при себе этого старца? — думал царь о Никоне. — Ведь можно было бы его лишить патриаршего сана, но оставить каким-нибудь советником. Или нет?»
С другой стороны царь сам себе говорил, что наказание Никона — справедливое. «Если бы не этот хитрый и жадный мордвин, то я, возможно, уже закончил бы эту войну победителем. Отвоевал бы Смоленск, взял бы Полоцк и сидел бы, почивая на лаврах. Так нет! Захотелось этой коровьей морде и Вильну взять, и Швецию завоевать, и Польшу! Все же правильно, что я его лишил всего и сослал к черту!»