А вот там, откуда я прибыл, нас всего два десятка. А наша провинция больше Голландии раз в пятьдесят.
В Киеве нас было трое, затем — четверо, а в последние годы — шестеро. Шесть братьев на сотни миль чужой враждебной земли.
Мало!
До смешного мало, но это были лучшие из лучших и храбрейшие из храбрых. Даже когда в Киев вошли ландскнехты мессера Хмельницкого, миссия продержалась еще целых полгода.
Пока не показалась трава на поле.
* * *
Донесения отца Джеронимо Сфорца, ректора миссии, были точны и понятны, как военные приказы. Я не знал его, как и всех остальных, и теперь очень жалел об этом. Особенно о том, что никогда не видел в лицо тех, кто не погиб в те страшные дни, тех, кого предстояло найти.
Брат Алессо Порчелли.
Брат Паоло Полегини по прозвищу Брахман.
Я не знал их в лицо, не знал, сколько им лет, кто они и чем занимались. Оба служили в миссии долго: брат Алессо — двадцать лет, брат Паоло — пятнадцать. Прозвище Брахман, которое носил сгинувший брат Паоло, позволяло догадываться, в какой части света он пребывал до того, как попал в Киев.
И это было все.
По некоторым намекам отца Джеронимо можно, однако, догадаться, что оба сгинувших брата имели право личного доклада в Рим, секретарю Конгрегации. Но эти доклады были мне недоступны, и я даже не мог предположить, что в них и почему я не могу на них взглянуть.
В этих стенах не задают лишних вопросов.
Оставались пути окольные, весьма ненадежные. Один из них начинался в сыром подвале монастыря Санта Мария сопра Минерва. Второй мог открыться прямо здесь, у бесконечных книжных полок. Если мне повезет…
Легкое покашливание заставило вздрогнуть. Брат библиотекарь — чернявый сморщенный горбун с изуродованной левой щекой — обладал весьма полезным в нашей жизни даром — передвигаться бесшумно. Правда, на лесной тропе этот дар уместнее…
— То, что вы просили, отец Адам.
Не голос — шелест. В глазах — покой и желание услужить гостю, но мне отчего-то почудилось, будто под его ризой ждет своего часа острое жало голубой толедской стали.
Ждет.
Ждет, пока гость не повернется спиной, не склонится над книгой. Той самой, которую горбун держал сейчас в руках.
— К сожалению, это все.
Я заставил себя прогнать нелепые мысли о толедской стали, готовой вонзиться мне между лопаток, поблагодарил и перехватил тяжелый том, водрузив его прямо посреди стола. То, что я просил… Если это действительно то, что я просил.
Я подумал об этом в первый же день, как попал сюда. В Киеве были лучшие из лучших, и вполне вероятно, что кто-нибудь из них доверял свои мысли бумаге. И не только доверял, но и посылал в типографию. А если так…