Не будем задумываться почему.
— Все, что мне передали, я переслал в Рим, монсеньор. У меня осталась только запись его рассказа.
Широкая ладонь на миг исчезла в одном из вьюков.
— Вот…
Я быстро пробежал глазами начало.
«Как скоро показалась трава на поле, стали собираться хлопы на Киев, подступили к днепровскому перевозу…»
Все знакомо. Только по-гречески…
— Скажите, настоятель монастыря — грек?
— Грек. Кир Афанасий.
Значит, грек… Русин скорее всего рассказывал на родном наречии, кир Афанасий (или кто-то из братии) перевел, а в Риме все это изложили уже на хорошей латыни. Отсюда и «hlopae». Надпись на карте тоже была по-русински. Не Callapka, а именно Каллапка.
Дьявол, как известно, в деталях. Но дьявол молчал. Callapka, Каллапка — какая разница!
— Спасибо! — вздохнул я, допивая кофе. — Придется вспомнить греческий.
— Я вас разочаровал?
Что тут ответить? Почему-то думалось, что здесь я узнаю больше. В Риме со мной не были откровенны.
— Вы ничего не слыхали о братьях Алессо и Паоло? Он подумал, качнул седой головой.
— О тех, кого вы ищете? Алессо Порчелли и Паоло Брахман? Разве что о втором. Это прирожденный мятежник, монсеньор. В Индии ему удалось свергнуть раджу Серингпатама. Поэтому брата Паоло называли не только Брахман, но и Джанар-дана — Бунтарь. Говорят, ему стоило заиграть на дудочке, чтобы начался мятеж. Увы, это все.
Все? Ничего себе — все! А тараканы? А связь между дудочкой, порождающей мятежи, и «Штудиями о происхождении и бытовании жуков, клопов и в особенности клещей…»? Прирожденный мятежник — и знаток клещей?
Может, старый корсар все же ошибся и Брахман с Бунтарем — просто разные люди?
Скрипнула дверь — Брат Манолис привстал, под усами шевельнулась улыбка.
— Вы, кажется, знакомы с моей племянницей? Лицо Артемиды было по-прежнему суровым. Едва кивнув мне, она подошла к очагу, присела рядом с дядей, наклонилась, зашептала.
— Гм-м…
«Гм-м» прозвучало как-то странно. Невозмутимый грек явно смутился.
— Монсеньор… Василиса случайно услыхала, будто один из синьоров, которые вас сопровождали, весьма ученый человек. Гм-м.. Н-да…
— Который? — откликнулся я. — Отец Азиний?
— Другой, — буркнула амазонка и поспешила отвернуться.
— Так вот, — вздохнул корсар. — Моя племянница всегда отличалась любознательностью… В общем, она просит разрешения побеседовать с ним.
Любого другого я, быть может, и пожалел. Но еретики недостойны жалости.
Я встал, согнулся в поклоне.
— Он ваш, синьорина!
Когда дверь вновь закрылась, мы с братом Манолисом взглянули друг на друга.
— А вожжами пробовали? — поинтересовался я. В ответ грек только вздохнул, и я решил не бередить его раны.