Осыпав камни пеплом сгоревших трав, она разрезала платок, завернула камни каждый в свою половину, а потом отправилась к Уже.
— Сорок синцов да сорок игрецов я призываю, им вашу судьбу злую вверяю! — провозглашала она, стоя на одном из далеко вдающихся в воду валунов, на грани стихий, и высыпая пепел трав в реку, которая должна была отнести проклятье по назначению. — Лад да покой — из дома долой, грызня да раздор — в дом! Как камни крепки, так мое слово крепко, а кто из реки всю воду вычерпает, тот мое слово своим превозможет!
И Ужа, принимая порчу, несла ее к Днепру, к порогу ненавистного дома. Лунные блики играли на поверхности воды, будто подмигивал Незване сам Князь-Уж, чье имя носила река деревлян.
На то, чтобы достать живого волка, у Званца ушло еще пять или шесть дней. Это не составило бы труда, поскольку он имел множество знакомых среди охотников, но случай требовал сохранения тайны, поэтому Званцу пришлось съездить куда-то чуть ли не к Переяславлю. А в то, что он там наплел, объясняя, для чего ему нужен живой волк — дескать, чтобы принести в жертву Яриле по особому тайному поводу, о котором он не может говорить, — Дивляна не вникала, полагаясь на его сообразительность. Тем временем приблизилось полнолуние, так что задержка оказалась даже кстати. Ведица плакала полдня, жалея о скорой разлуке с Бориславом и опасаясь, что их попытка провалится. У Аскольда, видевшего ее слезы, был мрачный вид, но его решимость непременно затеять войну с Мстиславом деревлянским оставалась крепче камня. Он даже послал людей в Ладогу, к родичам Дивляны, с предупреждением, что осенью или в начале зимы ему понадобится военная помощь. Дивляна была возмущена: ради своей вздорности он собирается отправить в битву ее родных братьев! Одно ее утешало: если ее братья во главе с Велемом будут здесь, возможно, все еще наладится. К Белотуру в Гомье Аскольд тоже послал с этой же просьбой, и Дивляна ожидала в скором времени приезда его самого. Это ожидание их подбадривало: если Белотур и не сумеет в очередной раз помирить Аскольда с Мстиславом, то во всяком случае поддержит двоюродного брата и поможет избежать большой беды.
Лучшие люди полянских родов, жившие в Киеве и поблизости, часто собирались в княжьей гриднице — так киевляне называли большую, шагов на сорок в длину, избу, которую выстроил еще старый князь Дир для дружины, пиров и совета; он называл ее словом «грид». И пленение Борислава, и даже злополучная рупинская дань были только поводом, как понимала Дивляна. Племена полян и деревлян состояли между собой в ближайшем родстве, в их образе жизни, обычаях и языке не было почти никаких различий. Среди деревлян бытовали предания о том, что прародители полян были деревлянского корня и ушли «в поля» из деревлянских лесов в поиске свободного места для жизни. В далекие прежние времена поляне платили дань деревлянам как старшему племени, пока не окрепли и не сбросили с себя зависимость, которую деревляне потом неоднократно пытались вновь на них возложить. В последнее время Киев от защиты перешел к нападению и стремился подчинить себе обширную область, где жило много пахарей и охотников. А заодно и навсегда покончить с угрозой. В те годы, когда киевскими княгинями были дочери уличского князя, деревляне притихли. Теперь же Аскольд, подкрепленный родством с ильмерскими словенами и радимичами, чувствовал себя в силах покончить с вечным противником. Многие знатные полянские роды´, рассчитывая на полон и добычу успешного похода, поддерживали его в этом. Другие сомневались: у деревлян ведь тоже имелись союзники, да и сами они — племя многочисленное и воинственное. Все понимали одно: разгром купцов и пленение младшего сына Мстислав деревлянский им не простит. Одни лишь стремились к тому, чтобы с этим заложником на руках напасть на Мстислава, пока он не смеет сделать этого сам, а другие надеялись ценой освобождения Борислава расширить пределы подвластных Киеву земель.