Парень только пожал плечами.
– Жаль, что вы упорствуете. Если бы мы оформили ваши показания прямо сейчас, то это могло бы быть расценено судом как смягчающее обстоятельство.
– Но я действительно этого не делал.
Неожиданно перестав плакать, узбечка подняла лицо:
– Правда.
– Что «правда»?
– Все, что он говорит, – правда. Он не стрелял. Стрелял не он. Это не он сделал.
Узбечке хотелось объяснить… рассказать, что все было не так, как кажется этим незнакомым и страшным русским… Она поднимала тоненькие руки, открывала рот, но все путалось в голове, и единственное, на что она могла смотреть, это ее мертвый отец, лежащий на полу… ее грозный отец, которого она всегда до дрожи боялась… Они не обращают внимания на его тело… ведут себя так, будто здесь нет никакого мертвого тела… а ведь оно есть, вот оно… даже мертвый он пугал ее до обморока… Короче, так ничего и не сказав, она лишь всплеснула руками и снова заплакала.
Майор встал и тихонечко хлопнул ладонью по столу.
– Короче, так. Вы, девушка, можете идти, вам еще позвонят. Этого, – кивнул он милиционерам в форме, – будем оформлять в СИЗО. А ты, – поднял он глаза на Осипова, – запускай экспертов. Я отвезу задержанного в отдел и часа через два вернусь. Надеюсь, к этому времени все бумаги будут оформлены. Вопросы?
Тон у майора был не терпящим возражений. Именно таким тоном он обычно и общался с окружающим миром. Когда за ним закрылась дверь, Стогов с Осиповым посмотрели друг на друга тоскливыми взглядами. Перспектива отправиться в любимое кафе откладывалась до самого позднего вечера. О том, чтобы заполнить все необходимые бумаги за отведенные два часа, не могло быть и речи.
– Пиво, – задумчиво сказал Осипов.
– Что «пиво»?
– Четыре буквы, а как много смысла. Зови экспертов, будем оформлять бумаги.
Дальнейшие действия были известны им обоим на много ходов вперед. Дактилоскопист, баллистик, толпа медиков и сотни исписанных страниц отчетов. Стогов тяжело вздохнул и отошел к стене, а эксперты, разбившись на несколько групп, начали осмотр места преступления.
(Что, черт возьми, творится со мной последние годы?
Наша жизнь – это ведь всего-навсего определенное количество времени. Не очень большое: лет шестьдесят, или около того. Три тысячи недель…. Полмиллиона часов… миллиард с чем-то секунд…
Когда придет моя пора умирать, я оглянусь на эту свою жизнь и единственное, что увижу, – такие вот обшарпанные кабинеты… пахнущих тиной и отчаянием людей… и самого себя, вечно чего-то ждущего… вечно посматривающего на часы.
Ждущего, пока кончится осмотр места происшествия и можно будет уйти домой… ждущего, пока кончится утро и наступит вечер, чтобы заняться тем, чем давно хочется… Уже весной мы ждем Нового года, уже зимой – летнего отпуска…