Пилар вошла в кабинет раньше своего мужа. Что-то ужасное добавилось к ее обычному облику: одна-единственная ночь за решеткой способна пагубно повлиять на личность обычного арестанта. У нее был бледный, осунувшийся, но прежде всего отрешенный вид – как у человека, утратившего свое достоинство. Когда привели Рибаса, она взглянула на него как на незнакомого, а на меня вообще не обратила никакого внимания. Мы уселись и больше минуты, показавшейся мне тоскливой и бесконечной, хранили молчание. Наконец Рибас заговорил.
– Ты устала? – обратился он к жене.
Она нахмурила брови и выпрямилась, состроив при этом болезненную гримасу.
– Я хочу домой, – объявила она.
– Не волнуйся, скоро пойдешь.
В голосе Рибаса слышалась необыкновенная теплота. Он подошел к ней и взял ее за руку. Она не сопротивлялась. Не возражала она, и когда он гладил ее по плечу.
– Скоро ты будешь дома, очень скоро.
Он полностью контролировал ситуацию. Она выглядела расслабленной.
Говорить она начала, не глядя на него. Я же перестала существовать для обоих.
– Почему ты решил уйти к этой женщине?
– Ты же видела, что я не ушел. Я вернулся, чтобы лечь к тебе под бочок, как обычно.
– Потому что она тебя прогнала!
– Я спал на нашей кровати и никуда не собирался уходить, ты это прекрасно знаешь.
– Ты сделал мне много плохого, Аугусто. Не станешь же ты это отрицать?
– Ты мне тоже, дорогая, – сама видишь, где мы с тобой находимся, а все из-за того, что ты выдала меня полиции.
– Я хотела наказать тебя, чтобы все кончилось. Чтобы кончилось все, связанное с этой женщиной.
Она тихо заплакала. Он успокаивал ее, пощелкивая языком, словно она была младенцем. Оба переговаривались шепотом. Меня глубоко тронула эта картина, уязвленность и беззащитность женщины.
– Ну, теперь ты скоро отправишься домой.
– А ты?
– Я не могу, Пилар, ты же меня выдала, помнишь? Я отправлюсь в тюрьму. В том числе и из-за тебя. Я скажу им, что это я убил Валентину. Возьму на себя грехи обоих. А ты отправляйся домой и жди меня – когда-нибудь я вернусь.
Наступил решающий момент. Я подняла глаза на женщину, чего до сих пор из деликатности избегала. И увидела, что дело может кончиться потоками слез, болезненными признаниями или безумием.
– Нет, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты отвечал за все, я убила ее и тоже пойду в тюрьму вместе с тобой. Я убила ее и не раскаиваюсь. Больше она никогда не будет существовать.
– Для меня она уже не существовала, для меня всегда существовала только ты.
Она плакала. Рибас взглянул на меня. Я заговорила, удивляясь звучанию собственного голоса на фоне их голосов: