Она замолкает на мгновение, и я успеваю перевести дух. Это от взрыва, что ли, она так? Красный свет сменяется зеленым. Тетя Джулия прерывает молчание, как только ее машина трогается с места.
– Теперь и Никарагуа никуда не годится. Трахаются во имя построения справедливого общества.
Ее лицо, искаженное гримасой отвращения, внезапно проясняется, а красивый грудной голос вновь обретает счастливую уверенность:
– Слава Богу, есть еще моийцы, маорийцы и сатарейцы.
– Сатарейцы?
– Сатарейцы, из бразильских джунглей!
И она развивает тему:
– Мускулы у них длинные, упругие, четкие. Плечи и бедра – как железо! А член гладкий, шелковистый – обалдеть можно! Я таких нигде больше не встречала. И как только они в тебя входят, то начинают светиться изнутри, как слоистое художественное стекло эпохи модерна, инкрустированное медью.
Итак, пока зимний ночной Париж скользил вдоль бортов нашей пироги, тетя Джулия развивала передо мной свою роскошную теорию секса. Согласно этой теории, только дикари и революционеры на следующий день после победы революции умеют правильно заниматься любовью. У тех и у других в мыслях вечность, они трахаются в настоящем времени изъявительного наклонения, как если бы этому не было конца. Во всем же остальном мире секс протекает в прошедшем или в будущем времени; люди вспоминают прошлое или закладывают основы будущего, увековечивают себя или размножаются. Но при этом никто не думает о себе… Ее голос становится воистину проникновенным:
– Я имею в виду – не думают о себе здесь и сейчас, в этот момент, не думают друг о друге, ты обо мне, я о тебе…
Наплыв. Тетя Джулия крупным планом. Я больше ни на секунду не спускаю с нее глаз. Контуры ее лица подсвечены уличными фонарями. И вдруг она предстает передо мной вся целиком в ослепительном сиянии витрины магазина электротоваров. Mamma mia!
10
Мы бросили машину под самым знаком «Стоянка запрещена», мы взбежали на третий этаж, как будто за нами гонятся, мы кинулись на мою постель, как бросаются в воду, мы сорвали друг с друга одежду, как если бы она была объята пламенем; ее груди ослепительным видением вспыхнули у меня перед глазами, ее губы слились с моими, и я познал трепетный поцелуй ее маорийской страсти, наши руки забегали повсюду, лаская, обнимая, сжимая и проникая, наши ноги переплелись, кивоты и бицепсы отвердели, и было уже непонятно, где бедра, а где щеки; пружины кровати зазвенели так, что в комнате отозвалось эхо. И вдруг львиная голова тети Джулии, украшенная роскошной гривой, возвысилась над этой сумятицей и ее голос, внезапно охрипший, спросил: