– А Василиса–царевна вышла во двор, три раза вокруг себя поворотилась да и упала наземь…
– Эпилепсия – очень неприятное заболевание! – брякнула я, утыкаясь носом в запутанный клубок из ниток и бисерных бусин, который скорее напоминал какое–то жуткое безобразие, чем потенциальное произведение искусства. М–да, с мечами–то у меня куда как ловчее получается…
Мириам и Нина открыто хихикали на два голоса. Марвин сердито захлопнул книгу, украдкой показал мне кулак и обратился к развеселившимся ученикам:
– Ну и что вы поняли из сказки про молодильные яблоки?
– А они и в самом деле существуют, эти яблоки? – подозрительно спросил сидящий чуть поодаль Кса–Бун.
– Ну – задумался некромант, дергая себя за рукав мантии, – а почему бы и нет? Приносила же Мелеана с Радужного уровня живую и мертвую воду…
– Мама, – требовательно протянул Люций, – а молодильные яблоки ты там видела?
Я проказливо ухмыльнулась:
– Ну насчет яблок врать не стану, а вот молодильных слив у нас в саду полным–полно, особенно когда они еще недозрелые. Вон вчера дядька Гийом ими злоупотребил, так потом рассказывал горничным на кухне, что, пожалуй, уже лет двадцать так шустро в уборную не бегал и что, мол, сливы эти бодрят почище любого патентованного некромантского зелья…
Дети хохотали до икотки. Опершись на рукоятку своего неразлучного топора, басовито хрюкал дюжий канагериец, кулаком утирая слезящиеся от смеха глаза. Оскорбленный в лучших чувствах Марвин, особенно обидевшийся на мои выпады в адрес его снадобий, побелел от гнева, но тем не менее выражался безупречно тактично:
– О, наша мудрая повелительница, – определение «мудрая» в его исполнении прозвучало донельзя язвительно, – а не пойти ли вам куда подальше… например, на мечах поупражняться? А то ведь вы вразумляющих слов не понимаете, будто родом из какой–то иноязычной страны происходите…
– Ты хотел сказать – из наглоязычной? – усмехнулась я. – Дети, а ну – кто со мной в мяч играть хочет? – И я увела с собой всю компанию, к которой пару минут спустя присоединился и сам некромант, никогда не страдавший злопамятностью.
Мы дружно прорезвились на лугу весь вечер, вплоть до наступления темноты, увлеченные нехитрой игрой, – и в этом тоже заключалась частичка простого, доступного всем счастья…
А сейчас я сидела на полу в оружейной зале, листала пожелтевшие от старости страницы Хроник Бальдура и попутно подробно анализировала прошлое, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Прошлое – как тесно переплетается оно с настоящим, как сильно влияет на будущее! Кажется, я поняла это только сейчас, беспристрастно оценив деяния дней ушедших и вспомнив все. Я нашла допущенную мною ошибку, ставшую для нас роковой. Именно она, а отнюдь не волшба Саймонариэля, во всем мне сознавшегося, воспрепятствовала возвращению Астора, так и не сумевшего прорваться в мир живых. И эта ошибка лежала целиком на моей совести. Любовь не терпит эгоизма. Любовь невозможно использовать в каких–либо корыстных целях, преследуя личную выгоду. Любовь все равно почувствует присутствующую в нас фальшь и не простит низменного обмана. Я любила Астора не ради него самого, а лишь ради себя, предвкушая, какое неземное счастье доставит он мне своим возвращением, и ничуть не заботясь о том, какое счастье я способна подарить ему взамен. Пророк Логрин оказался прав – нужно творить добро не ради личной выгоды, а ради самого добра. Счастье пугливо и хрупко, его невозможно вымолить или украсть, его можно лишь создать, причем только своими руками и делами. Я оказалась недостойной возвращения Астора, но заслуживала ли я его теперь, изменившись сама и изменив окружающий меня мир? Возможно, любовь и правда не поддается реанимации, но почему же тогда день за днем я взываю к ней снова и снова, призывая воротиться в мое сердце уже не ради меня самой, а хотя бы ради него – мужчины, скитающегося в пустоте небытия? И ведь сейчас я готова заплатить любую цену за то, чтобы душа Астора все–таки обрела свое заслуженное счастье, пусть даже за счет моей разбитой жизни…