2-мя днями позже. Москва. Улица Бутырский вал. 19:22
Место, в котором должна была проходить сходка, решающая судьбу группировки Марагулия находилось в самом центре Москвы, там, где Новослободская улица, вытекая из-под моста, превращается Бутырскую, в обширном и мрачном здании, насчитывающим уже две сотни лет. Оно называлось Бутырской тюрьмой.
Уже с шести вечера, когда здание покинули воспитатели, надзиратели и большая часть охраны, оставив только вечернюю дежурную смену, к зданию стали съезжаться автомобили разных марок, объединенные общей категорией — лимузины. Здесь были представлены все новинки мирового автомобилестроения. Массивные тяжеловесные джипы с бронированными корпусами соседствовали с длинными элегантными сигарами «линкольнов», легендарные «600-тые мерсы» парковались рядышком с акулообразными «БМВ». Выходившие их них личности были под стать своим средствам передвижения, и если бы у каждого из них по доброму старому русскому обычаю были вырваны ноздри или выжжено на лбу клеймо с надписью «воръ», это не смогло бы лучше характеризовать их род деятельности, чем кожаные плащи, золотые кольца и браслеты, кирпичеобразные грубые лица, взгляды исподлобья, резкие движения. Некоторые направлялись к небольшой железной дверце у центральных ворот тюрьмы, другие оставались ждать, ни минуты не расставаясь с мобильными телефонами и пейджерами, приняв все меры предосторожности против возможной засады.
Те же, кто проходил за дверцу, внутренне напряженные и клянущие про себя тех, кто решил собрать их именно в этом месте, внутри встречали прием, совершенно не свойственный для такого рода учреждений. Внутренняя охрана тюрьмы, если не вымерла, то во всяком случае попряталась так старательно, словно их и не было. Гостей встречали специально назначенные люди из числа заключенных и провожали их во второй этаж в довольно обширную и старательно вымытую и свежепобеленную камеру, все население которой было заранее распихано по другим камерам. В тюрьме царила какая-то неземная, необычная настороженная тишина и порядок, за которые старший каждой камеры отвечал головой (в полном смысле этого ветхозаветного выражения).
Войдя в камеру, каждый подходил к сидевшему на койке у окна худощавому мужчине с большим горбатым носом и удивительно большими ушами, целовал его в обе щеки и садился на заранее уготованное ему и подписанное место. Уши у Тиграна Мурадяна были сломаны и вытянуты еще в раннем детстве, когда он в шесть лет что-то стянул у дядьки. Но наука впрок не пошла, видать страсть к разбою в нем была заложена генетически. Поэтому когда он объявил местом очередной сходки Бутырскую тюрьму, его могли заподозрить в чем угодно, но не в намерении сдать друзей властям.