Крупицы желтого золота, рассыпанные по агату, колонны из красного дерева, поддерживающие изумрудный купол, атласные букеты белого цвета и тонкие прутья рубина окружают водяную розу.
Как некий бог с огромными голубыми глазами и со снежными очертаньями тела, море и небо влекут на мраморные террасы толпу молодых и сильных цветов.
Одно дуновенье пробивает брешь в перегородках, нарушает круговращенье изъеденных крыш, уничтожает огни у очагов, погружает в темноту оконные рамы.
У виноградника, поставив ногу на желоб, я забираюсь в карету, чей возраст легко узнается по выпуклым стеклам, по изогнутым дверцам, по искривленным виденьям. Катафалк моих сновидений, пастушеский домик моего простодушия, карета кружит по стертой дороге, и на изъяне стекла наверху вращаются бледные лунные лица, груди и листья.
Зеленое и темно-синее наводняет картину. Остановка там, где пятном растекается гравий.
Не собираются ль здесь вызвать свистом грозу, и Содом, и Солим, и диких зверей, и движение армий?
(Ямщики и животные из сновиденья не подхватят ли свист, чтобы до самых глаз меня погрузить в шелковистый родник?)
Исхлестанных плеском воды и напитков, не хотят ли заставить нас мчаться по лаю бульдогов?
Одно дуновение уничтожает огни очагов.
Колесницы из меди и серебра, Корабли из серебра и стали Пену колотят, Вырывают корни кустов. Потоки песчаных равнин И глубокие колеи отлива Бегут кругообразно к востоку – Туда, где колонны леса, Туда, где стволы дамбы, Чей угол исхлестан вихрями света.
Звенит водопад посреди избушек комической оперы. Снопы ракет, в садах и аллеях рядом с меандром, продлевают зеленые и красные краски заката. Нимфы Горация с прическами Первой империи, Сибирские Хороводы, китаянки Буше.
Возможно ли, чтобы Она мне велела простить постоянную гибель амбиций, – чтобы легкий конец вознаградил за годы нужды, – чтобы день успеха усыпил этот стыд за роковую неловкость?
(О пальмы! Сверканье брильянта! – О сила! Любовь! – Выше славы любой, выше радости всякой! Как угодно, повсюду – демон, бог – это Юность моя!)
Чтобы случайности научной феерии и движения социального братства были так же любимы, как возврат к откровенности первой?
Но в женском обличье Вампир, который превратил нас в милых людей, повелевает, чтобы мы забавлялись тем, что он нам оставил, или в противном случае сами бы стали забавней.
Мчаться к ранам – по морю и воздуху, вызывающему утомленье; к мукам – по молчанью убийственных вод и воздушных пространств; к пыткам, – чей смех раздается в чудовищно бурном молчанье.