– Нет, не могу. Прости, но нет.
Мы на улице, в сквере, но мне кажется, что вокруг меня начинают сдвигаться стены. Почва только что ушла из-под моих ног.
– Рианнон… – начинаю я. И слова застревают у меня в горле. Я не могу придумать, что сказать еще. Мои аргументы закончились.
Она наклоняется и целует меня в щеку.
– Я ухожу, – говорит она. – Не навсегда. Просто сейчас мне нужно идти. Вернемся к нашему разговору через пару дней. Если ты хорошенько поразмыслишь, то придешь к тому же выводу, что и я. А потом все наладится. Мы вместе переживем это и решим, как быть дальше. Я хочу, чтобы у нас было будущее. Просто это будет не…
– Не любовь?
– Отношения. Свидания. Все, что хочешь.
Она поднимается. Я остаюсь на скамейке, как севшая на мель лодка.
– Мы еще поговорим, – заверяет она.
– Поговорим, – мертвым голосом откликаюсь я.
Ей не хочется оставлять меня в таком состоянии. Она не уйдет, пока не дождется какого-нибудь знака, что со мной все в порядке, что я не сломлен.
– Я люблю тебя, Рианнон, – говорю я.
– А я люблю тебя…
Я так и не понял – в ее словах прозвучал вопрос или ответ…
Я хотел, чтобы любовь преодолела все. Но она ничего не может преодолеть. Сама по себе она мало что может. Это мы должны действовать от ее имени.
Я возвращаюсь домой, как раз когда мать Лайзы готовит обед. Запах просто восхитительный, но меня убивает одна мысль о том, что придется сидеть за семейным столом, да еще и разговаривать. Не могу я сейчас ни с кем говорить, даже вообразить себе этого не могу. Не могу представить, как прожить еще несколько часов и не разрыдаться.
Говорю матери, что мне нездоровится, и поднимаюсь к себе.
Запираюсь в спальне Лайзы и понимаю, что всю жизнь вот так и живу. Запертый в комнате. Наедине с самим собой, как в ловушке.
Просыпаюсь на следующее утро и обнаруживаю, что у меня сломана лодыжка. К счастью, это случилось некоторое время назад, и около моей кровати лежат костыли. Они кажутся мне единственной целой вещью, оставшейся от моей разбитой жизни.
Не могу удержаться, чтобы не проверить почту. От Рианнон – ничего. Чувствую себя одиноким. Совершенно одиноким. Но затем вспоминаю, что есть на свете еще один человек, который имеет обо мне хоть какое-то представление. Я проверяю, нет ли от него чего-нибудь новенького.
Конечно же, он писал мне. Во входящих дожидаются уже двадцать неоткрытых сообщений от Натана, и раз от раза их тон становится все более отчаянным. Все они заканчиваются одинаково:
Я прошу только одного – объяснения. А потом я оставлю тебя в покое. Мне просто нужно знать.