– Ты чем воевать-то будешь с крымцами – кулаками? Ты в моей десятке и потому должен лучшим быть!
Однако Степан вдруг криво усмехнулся:
– Не в твоей я десятке, пресветлый княжич.
– Как так? – посерьезнел Григорий.
– А вот так, – зыркнул исподлобья рыжеволосый Василевский. – В тот вечер, когда вы пировать пошли, я одного хмельного паренька от мужицких кулаков спас. Двух обидчиков его, из черного сословия, кажись, покалечил даже… Так вот этот самый спасенный, хмельной баламут, вельможей оказался – отец его из царевых ближних или вроде того. В Кремль, словом, вхож и в покои государевы. Паренька Федором зовут. Я до дома его проводил – хороший такой дом, у Неглинки. Отец так уж обрадовался, что меня аж пятью рублями наградил…
– Ого! – перебил товарища Петр.
– Вот именно – ого, – передразнил Степан.
– И что же дальше? – спросил Григорий.
– А то дальше, что отец этого парня, Федора, расспросил меня, кто я и откуда. Я все рассказал как на духу: мол, воевал целый год, ливонцев перебил тьму. А он: что, мол, хорош в битве? Ну что скрывать, я ему: саблей владею и копьем, топором, пищалью, ножом, да всем, чем угодно. В кулачном бою могу все кости пересчитать. Только вот родством не вышел. Кровью этому миру не угодил, а так все слава Богу…
Петр вздохнул, потупил взгляд. Григорий покачал головой:
– Как заноза засела в тебе эта кровь.
– Хуже! – огрызнулся Степан. – Хуже…
– Ну ладно… А дальше-то что?
– Тогда меня отец этого парня, Федора-шалопая, и спрашивает: а не хочешь ли ты, дескать, ко мне в услужение пойти? И жалованье тотчас пообещал. Причем в три раза поболе, чем на царевой службе, в коннице Данилы Адашева. Я говорю: дак кто ж меня отпустит? А он отвечает, чтоб у меня голова о том не болела, он-де все сам сделает. Тогда я другой задаю вопрос: а как же, мол, князь Воротынский, которому я служу даже тогда, когда войны нет, ибо я – его человек? Так не крепостной же ты ему, смеется мой благодетель, так? Так, отвечаю. Вот и ладно, молвит. Ну, а коли он тебя попросит рубашку последнюю снять, говорит отец паренька, что на его, то бишь князя Воротынского, деньги была куплена, все одно не печаль. Я тебя, говорит, сразу в парчовый кафтан наряжу и обратно его не потребую. А что до оружия – сам выберешь, по своему вкусу и усмотрению. Оружейная у меня – загляденье! Так пойдешь? Я и ответил: пойду.
Григорий хлопнул руками по ляжкам:
– Вот чумовой!
– И вовсе не чумовой я, – на сей раз куда увереннее усмехнулся Степан. – Мне сегодня и бумагу принесли, – он полез за пазуху, – что я могу быть освобожден от службы царской в дворянской коннице, как новик, ибо теперь я – служилый человек Алексея Григорьевича Басманова и к его дому приписан со всеми своими потрохами. – Одной рукой Василевский зацепил рубаху на поджаром животе и оттянул ее, другой – подал свиток уже бывшему соратнику: – Так что погляди да верни, десятник Григорий Засекин. – Меня уже сегодня Басмановы у себя ждут. И трапеза ждет сладкая, и постель мягкая.