— Так говорили… Разве нет?
— Хорошо, я сразу скажу: ее закололи шляпной булавкой. Знаете эти длинные булавки, которые уже немало господ и дам оставили одноглазыми? Стальной острый штырь, на котором крепится головка, опаснейшее оружие, если знать, куда бить. Но и случайно можно попасть в нужное место. Госпоже Селецкой удалось. А вы, обнаружив труп, не увидели головку булавки под шалью, да и никто не заметил, пока тело не оказалось на столе в прозекторской.
— Но почему именно ей? Мало ли дам могли иметь виды на Сальтерна?
— Наши агенты получили эту булавку, когда доктор вынул ее из тела покойницы, и пошли с ней по лавкам. Поиски заняли ровно час. Булавка — работы рижского ювелира Моисея Рехумовского. Он сдает свои произведения в лавку мадам Арнольд. Рехумовский показал, что сделал всего одну такую булавку — у него были два одинаковых хорошо отшлифованных небольших аметиста, только два, и он додумался сделать из них крылышки золотой мухи.
— Мухи? — кокшаровская память выкинула из закромов два лиловых пятнышка.
— Да, сударь. Мы спросили приказчика мадам Арнольд, и он показал — в лавку приходили четыре дамы, подняли много шума, нарочито толковали о театре, в котором служат. Они приходили дважды и оба раза набирали много товара. Приказчик запомнил, что они искали диадемку для некой Елены в древнем греческом вкусе, но диадемки не было. А один из наших агентов имеет осведомителя в театральных кругах. Тот и навел на мысль, что дамы — из труппы господина Кокшарова. Вчера агенты приводили приказчика на ваше представление, и он опознал госпожу Селецкую — именно она взяла булавку с мухой…
— Ч-черт… Но она не могла убить! Не могла, понимаете? Булавку у нее похитили!
— И какой же потомственный кретин, смею спросить, станет похищать булавку, чтобы при ее посредстве совершить убийство? Когда столько иных способов, а этот совершенно ненадежен?
— Такой, которому нужно отвлечь от себя подозрение и подставить под удар постороннее лицо!
— Мы опросили всех знакомцев Сальтерна. У него не было другой дамы сердца, кроме мнимой сестрицы, — может, иногда захаживал в известные заведения, может, говорил дамам комплименты, не более того. А в госпожу Селецкую он, судя по всему, не на шутку влюбился, и она ответила ему взаимностью. Чего ж не ответить — он мужчина видный и, как это по-русски? Жених завидный. Для такого можно и потрудиться, — неприятным голосом сказал Горнфельд. — А у мнимой фрау Апфельблюм врагов в Риге не было — напротив, все ее любили…
— А из ее прошлой жизни? До той поры, когда она приехала сюда в качестве сестры Сальтерна?