Стрельский имел в виду, что самостоятельное расследование этого дела привлечет внимание сыскной полиции и будет прервано самыми жесткими мерами.
— Нет, — отвечал Лабрюйер. И Енисеев очень внимательно посмотрел на него.
В самом деле, до сих пор собрат Аякс во всех подвигах шел у него на поводу, время от времени комически возмущаясь результатом; Лабрюйер, например, не мог понять, как вышло, что он ночью оказался в купальне, одетый в дамский плавательный саржевый костюм с ленточками и кружевными оторочками. Но, оказывается, этот пьянчужка умел сказать «нет».
— Молодые люди, без адвоката не обойтись, — настаивал Стрельский.
— Это будет рижский адвокат. Вы не знаете рижан — он попытается защитить Селецкую, но всей душой будет против нее, и у него ничего не получится, только вместо десяти лет каторги добьется пяти. Она здесь — чужая, а чужих рижские бюргеры не любят, — объяснил Лабрюйер. — Самое разумное, что мы можем сделать, — это собрать доказательства невиновности Селецкой. Нужны серьезные доказательства, чтобы противопоставить их орудию убийства и веской причине.
— Я понятия не имею, где такие доказательства берут, — сказал Енисеев. — И если мы начнем сейчас их искать и приставать с расспросами к чужим людям, это добром не кончится. Мы даже можем ненароком причинить большой вред Селецкой. Ну как выяснится, что ее до убийства встречали с покойницей и что она покойнице угрожала?
— Как? Госпожа Селецкая по-немецки знает очень мало, а покойница приехала из какой-то германской глуши и по-русски была — ни в зуб ногой!
— Угроза не обязательно должна быть словесная. Прости, брат Аякс, но я в эту авантюру не полезу, — четко сказал Енисеев. — Из самых разумных соображений.
— А я полезу.
С тем Лабрюйер и ушел.
— Вот ведь дурак, — буркнул Енисеев.
— А может, и не дурак. Он ведь здешний. Может, он сообразит, кого спрашивать, — примирительно сказал Стрельский. — Я, конечно же, против авантюр, кроме амурных, конечно… Однако для него немецкий язык — почти родной…
— Эй, Стрельский, Лабрюйер, Енисеев! Пожалуйте репетировать! — крикнул им издали Славский.
— Черт бы побрал эту «Елену»! — воскликнул Славский. Ему предстояло плясать в обнимку с Полидоро (тут он не возражал) и с Эстергази (а это его приводило в ужас).
Репетиция была очень важная: уже и ввод одного актера в готовый спектакль — порядочная морока, а тут наметились сразу два ввода: Танюши на роль Ореста и Эстергази на роль Парфенис. При этом за Эстергази еще оставалась роль Елениной рабыни Бахизы.
И нужно было пройти хоть в полноги все сцены с участием Ореста. Скучно, а ничего не поделаешь — обстоятельства вынуждают.