— Чтобы хватило до весны, надо в муку добавлять мякину или жмых.
— А еще лучше картошку.
— На хлеб да на похлебку не хватит этой картошки.
— Эх! — воскликнула Анна Вдовина, бригадир. — Коли уж секретарь райкома оказался таким щедрым, то мне, наверно, сам бог велел раскошелиться. Отвалю-ка и я школе картошки. По силам, конечно. Давайте, бабоньки, завтра переберем семенную и всю подпорченную отдадим им.
— Кормилица ты наша, Анна Петровна!
— А кто будет хлебы печь?
— Эппа, поди, уборчица. На то и приставлена школе.
— Нет, нет, — в панике замахала руками Эппа. — Не умею. Боюсь. В жизни ни одного хлеба не испекла.
— Кто у нас самые лучшие хлебы до войны выпекал?
— Феклинья Никифоровна! Феклинья Никифоровна! — враз выкрикнуло несколько голосов.
— Вот и поклониться ей в ножки. Что скажешь, Никифоровна? Будешь у нас хлебопеком?
— А почему, скажу, не быть? Благодать хлебопеком быть: хоть и нос в муке, зато и кусок в руке — ешь сколь хошь!
Бабы дружно рассмеялись, ибо знали: чужого Феклинья Никифоровна пальцем не тронет.
Неистребима потребность человеческой души в празднике! Кажется порой, и жить уже невмоготу: голод, холод, непосильная каторжная работа, — но душа все-таки выищет повод и, сбросив бремя забот, из ничего сотворит себе неурочный, не отмеченный никаким календарем праздник, и снова… «невозможное возможно», и снова жить охота!
Маша засветила в обеих комнатах лампы — грех в такой праздник экономить керосин. Женщины сидели вокруг кухонного стола и вдоль стен в распахнутых телогрейках, с опущенными на плечи теплыми платками, исхудавшие лица у них горели, глаза блистали, и Маша впервые обратила внимание на то, какие они все молодые и красивые, несмотря на худобу, ни одной, поди, нет старше тридцати, разве что Феклинья Никифоровна чуть постарше; им бы еще по гостям ходить, на гулянках выставляться, петь, плясать под хмельную гармошку, миловаться до свету с молодыми сильными мужьями. А они второй год без единого праздничка в беспрерывной тяжкой работе: пашут, сеют, косят, мечут стога, таскают на себе мешки, доят коров, а когда к ночи, валясь от усталости с ног, воротятся домой, там ждет их новая работа — латать личное хозяйство, которое одно только и дает кров и пищу. И муке этой не видно конца. Снесут ли, вытерпят ли? Снести-то снесут, но вот красоту свою и молодость сгубят навеки, не разменяв их на радость.
Дети, забравшись на печку, завели песню про орленка. Матери слушали их, вытянув шеи, со счастливыми глазами, а когда те замолчали, сами вдруг, не сговариваясь, затянули. Грустная песня, наверно, не выразила состояние их души, потому что, только она оборвалась, встали две женщины, Анна Вдовина и Катерина Попова, и, приплясывая друг перед другом, заиграли частушки: