Пройдя еще пять верст, они в третий раз увидели сооружение, похожее на грудную клетку выброшенного на берег обглоданного стервятниками кита. Впечатление было такое: сколь ни шагай на просеке — день, два, три, — через одинаковые расстояния снова и снова будут возникать эти ребристые остовы.
Идти дальше не было смысла. К тому же прорвались, наконец, цепляющиеся за макушки деревьев брюхатые тучи и огромными пушистыми хлопьями повалил снег, ложившийся на все предметы невесомо и рыхло. Охотиться в такую кидь было бесполезно: зверь спрятался в норы, птица забилась в недоступную колючую дебрь. Поняв это, выползли из леса собаки и с опущенными хвостами побрели уныло за хозяевами. От снега они стали толстыми, как бараны.
Перед тем, как поворотить в домашнюю сторону, охотники остановились под шатровой елью попить чайку. Зеленые раскидистые лапы надежно укрыли их от снега, а в двух шагах будто молоко лилось, затопив весь мир.
Прихлебывая чай, Валера произнес:
— Да, делать тут нечего, Никола. Ты прав. Надо перебираться в другой лес. Не податься ли на Мулымью? Полтораста верст. За три дня одолеем.
— У нас был уговор, — не сразу ответил Никола. — Если у избушки не возьму ни одного соболя, возвращаюсь домой. Так что не обессудь…
— А я не солоно хлебавши воротиться не могу, — произнес Валера. — И душу еще не отвел.
Снегу навалило с сидящую собаку, и до Мулымьи он тащился убродом четыре дня. Избушек по пути не было, ночевал под открытым небом у нодьи. Постель — из еловых веток, укрывался изрешеченным искрами суконным одеялом. И ничего — даже насморка не схватил.
Но зверя по-прежнему не было, и Валера в конце концов потерял веру в себя и в лес, по которому брел. А без такой веры — пиши пропало. Не видать удачи как своих ушей. Всепожирающей страстью, непоколебимой уверенностью в то, что зверь в лесу есть, бродит где-то совсем рядышком и через мгновение-другое выскочит на выстрел, охотник как бы гипнотизирует его, и зверь появляется, сам выходит навстречу погибели. Изверившегося человека зверь обегает за сто верст стороной.
В Мулымьинских лесах хватило одного дня, чтобы понять, что и тут он ничего не добудет. Кончался хлеб. Выходя из поселка, он рассчитывал на подножный корм: глухарей, копалух, рябчиков, но дичь оказалась до времени перебитой и пришлось пробавляться одним хлебом. Без мясного приварка надолго ли хватит десятка буханок? Кобре теперь перепадали малые крохи.
Надо было ворочаться в избушку: и припас кой-какой там остался, и поселок был уже не за горами.
По дороге прихватил скрипучий мороз градусов под сорок. В воздухе зависла белесая колючая дымка, сквозь которую мутно желтели сцепившиеся олимпийскими кольцами сразу три солнца. Резиновые сапоги залубенели, того и гляди треснут на сгибах. Самое же неприятное было то, что в такой мороз нельзя ни присесть, ни прилечь — враз закоченеешь и никакая нодья не спасет.