— А ты не кисни. Не дадим жену в обиду.
Выйдя от редактора, я хотел было немедленно отправиться выполнять его поручение и уже прикидывал в уме, с чего лучше начать — с института или с геологического управления, но в коридоре меня перехватил Куб.
— Где тебя носит? С ног сбился — ищу!
— Зачем?
— К телефону. Женщина какая-то. Я говорю: позже позвоните, а она, видите ли, позже не может.
«Вчерашняя!» — решил я и побежал в отдел.
— Слушаю, — сказал я и с силой вдавил трубку в ухо, чтобы не пропустить ни одного звука: надо было во что бы то ни стало узнать голос.
— Виктор Степанович?
— Я.
— Здравствуйте, Витя. Это Алевтина Васильевна Баженова. Удивлены?
— Нет, не удивлен, — мрачно признался я, намекая на вчерашний звонок. Но Алевтина Васильевна никак не среагировала на мое признание, да и голос ее, веселый и певучий, совершенно не походил на вчерашний; вчерашний задыхался от страха и ярости.
— Витенька, — играя голосом, говорила Алевтина Васильевна, — мне очень, очень нужно вас видеть!
— Я к вашим услугам. После работы могу подождать в редакции.
— Не-ет, я хочу вас видеть немедленно.
— Приезжайте сразу.
— О, Витя, вы не слишком любезны. Я ведь все-таки женщина. Не лучше ли вам ко мне приехать?
— Договорились, — согласился я, надеясь при встрече выяснить тайну вчерашнего звонка.
Баженовы жили в студенческом городке, выросшем недавно в стороне аэропорта, на берегу реки. Городок состоял из учебных корпусов двух институтов, горного и индустриального, студенческих общежитий и домов для профессорско-преподавательского состава. Учебные корпуса еще стояли в лесах, студенты пока занимались в старых зданиях, а общежития и преподавательские дома уже были заселены, и в этот солнечный день почти изо всех подъездов шумными толпами вываливали девушки и парни, в майках, сарафанах, с мохнатыми полотенцами через плечо, бежали по коротким улочкам к реке. Река текла внизу, под обрывом. По веселым гудкам пароходов, по ликующему крику купающихся можно было догадаться, какой там творится праздник.
А меня лето обходило стороной. И река, и шальное солнце, и хвойный запах сосен, выстроившихся по кромке берегового обрыва, — все это сегодня было для других, беззаботных и праздных, а для меня — сумрачный, со сквозняком подъезд, в который, помешкав, я и вошел.
Там на всех дверях тускло поблескивали латунные пластинки с фамилиями жильцов. Такая же пластинка, только поновее, и у Баженовых. Углубления букв еще не успели позеленеть, не далее как год назад трудился над ними гравер, однако в конце слова «профессор» стоял твердый знак. Он, вероятно, призван был указать на то, что в квартире наследуют старинную русскую культуру. Я не сомневался: и сама пластинка и твердый знак — затея Алевтины Васильевны, ревностно относящейся к тому, что называется «поддержать соответствующий тон».