Что ж, однако, так и не сыскать нам персонажа для эпопеи Геннадия Соловьева, сибирского охотника, которому хотелось бы воспеть своего, родного края красу и ширь? Почему же, искать недалеко. От Бахты с десяток верст вверх по Енисею будет несколько домов – бывший станок Мирное. «Населенный пункт образован в 1819 году группой ссыльных духоборов-южнороссов, оказавшихся в севернорусском окружении…» Прав Гена! Крестьяне, крестьяне только могли преобороть здесь природу и полюбить ее, как родину, откуда они были изгнаны, и «начать жить»…
Когда при Хрущеве в первый раз укрупняли совхозы, всех жителей Мирного (а заодно и чудной деревушки Лебедь, что чуть выше еще по реке) перевели в Бахту. И здесь еще в речи местных жителей можно раслышать отголоски говоров, так причудливо наложившихся друг на друга: архангело-поморских и южнорусских, вологодских, владимирских, поволжских… Так же причудливо смешалась и кровь, наполняя выразительные черты сибиряков – небывалого народа, породнившего все русские земли. Нынешний Туруханский район заселялся с XVII века через легендарную Мангазею отборнейшим народом – крепким, смелым, свободным, «промышленными и торговыми людьми», никогда не знавшими над собою ни крепостного гнета, ни произвола целовальников, ни, в общем-то, даже воли царской. И всех, кто приходил им вослед – будь то духоборы мирненские или староверы чулковские, – отличало одно: самостоянье, сила, независимость, нерушимое человеческое достоинство.
Все это до сих пор, конечно, сказывается. И признаюсь, что, немало повидав в жизни деревень, я ни разу не видывал такой, как Бахта. Не то чтобы богатой, но живой, полнокровной деревни. Где мужики не спились. Где женщины не ожесточились. Где все работает: звероферма, дизельная, школа, детский сад, магазин, пекарня. Где люди не позабыли еще, что такое добрососедство и взаимопомощь. Где народ не дрогнул перед хозяйственным развалом и на всю пустопорожнюю болтовню о реформах ответил тем, что отреформировал жизнь по-своему: развел скотину, насадил картошку и стал, по завету отцов и дедов, жить и далее в трудах праведных. И неплохо, в общем, жить. И когда Гена Соловей поет хвалу родному краю, я его понимаю: он не обманывал, не перепродавал, не делал деньги из ничего, он всю свою жизнь только работал, но не может пожаловаться распространенным образом – что вот, мол, горбатился – и ничего. Есть чего. Дом построил. Детей, хозяйство поднял. В старые еще годы, при совхозе, зарабатывал столько, сколько, может, получали только капитаны дальневосточных флотов после удачной путины. И хотя сейчас на мировых аукционах сбит спрос на российскую пушнину, жить все равно можно: потихоньку свои поднимаются крепкие оптовики, в Красноярске черного баргузинского соболя берут по твердой – и немалой – цене, а значит, не ленись только, работай. Не знаю, как города, а деревня здорова. По крайней мере, до тех пор, пока никто ее не трогает.