Amanita muscaria - только один из возможных кандидатов, которые могли применяться в древнем Тибете в качестве галлюциногена. Другим подозреваемым является Pegamum harmala из семейства Zygophallaceae. Он, как и Banisteriopsis caapi, содержит значительное количество галлюциногенного бета-карболинового алкалоида гармалина и, возможно, сам является галлюциногеном. Разумеется, его сочетание с каким-нибудь ДМТ-содержащим растением - а флора Индии может похвалиться не одним таким - должно давать сильный галлюциноген, по своему составу близкий к настоям амазонской аяхуаски.
Так что в Непал меня привел интерес к тибетской живописи и шаманским галлюциногенам. Я узнал, что в Непале и в Индии, близ Симлы, есть лагеря беженцев, население которых почти полностью состоит из отверженных бонпо, поскольку в лагеря, где живут беженцы-буддисты, их пускают неохотно. Мне хотелось перенять у бонпо сохранившиеся знания о галлюциногенах, которые когда-то, возможно, были широко известны и использовались в шаманской практике. По наивности своей, я жаждал подтвердить возникшую у меня гипотезу о влиянии растительных галлюциногенов на тибетскую живопись, а потом написать об этом монографию.
Но вскоре после прибытия в Азию огромность задачи и усилия, которых потребовало бы ее осуществление, предстали передо мной в своих истинных размерах. Предполагаемый план был всего лишь наброском, тогда как такому исследованию нужно было посвятить жизнь! И разумеется, я обнаружил, что ничего не удастся сделать до тех пор, пока я не выучу тибетский. Поэтому я на время отложил свои научные замыслы и решил, что те несколько месяцев, которые обстоятельства позволяют мне пробыть в Непале, будут полностью посвящены освоению тибетского языка.
Я уехал из Катманду, подальше от соблазнов, предлагаемых курильнями гашиша, и от праздных увеселений международной компании путешественников, контрабандистов и искателей приключений, которые прочно обосновались в городе. Итак, я перебрался в Боднатх, деревушку, история которой теряется в веках, расположенную в нескольких милях к востоку от Катманду. В последнее время туда нахлынули толпы тибетцев из Лхасы, и все они говорили на лхасском диалекте, который понимают повсюду в Гималаях. В деревне жили буддисты, и я договорился, что буду учиться у тамошних монахов, не упоминая о своем интересе к бонпо. Поиски жилья привели меня в дом Ден Ба-до, местного мельника. Он принадлежал к невари, одной из основных этнических групп Непала. Зажиточный мельник согласился сдать мне комнату на третьем этаже своего глинобитного дома, выходящего окнами на грязную главную улицу Боднатха. Я сторговался с одной местной девушкой, чтобы она каждый день приносила мне питьевую воду, и удобно устроился в своем новом жилище. Я побелил глинобитные стены комнаты, приобрел на рынке в Катманду огромную сетку от москитов и разместил под ней книги и скамеечку - из тех, которые тибетцы используют для письма. Наконец, довольный и счастливый, я принялся старательно изображать из себя молодого путешественника и ученого.