Голос его понизился до шепота. Лингард слушал с большим вниманием, упершись подбородком в руку, захватившую клок его седой бороды и поддерживаемую у локтя другой рукой. Глаза его были опущены в землю. Он прошептал, не поднимая их:
— Если хочешь знать, то она просила меня даровать тебе жизнь, как будто она стоит того, чтобы дарить или отнимать ее.
— А меня она в продолжение трех дней умоляла отнять вашу жизнь, — быстро проговорил Виллемс, — три дня не давала она мне покоя. Она придумывала засады, искала такие места, где я мог бы спрятаться и свалить вас метким выстрелом, как только вы появитесь. Это правда. Даю вам мое слово!
— Твое слово! — презрительно пробормотал Лингард.
Виллемс не обратил на это внимания.
— Да, это жестокая тварь! — продолжал он, — Вы не знаете… Я хотел скоротать время, заняться чем-нибудь, иметь о чем думать, забыть мои несчастья, пока вы не вернетесь. И… посмотрите на нее… Она забрала меня в руки так, что я и себе не принадлежал… Я не думал, что во мне было что-либо, за что она могла ухватиться! Она дикарка, а я европеец и не глуп. Она ведь понимает не больше дикого зверя. А все-таки нашла что-то во мне. Нашла — и я погиб. Я это знал. Она меня мучила. Я был готов на все: я сопротивлялся, но был готов. Я знал и это. Это меня пугало больше всего, больше, чем мои страдания, и это было достаточно страшно, уверяю вас.
Лингард слушал, завороженный, как ребенок, волшебной сказкой.
— Что он говорит? — неожиданно вскрикнула Аисса. Оба они взглянули на нее, а затем друг на друга.
Виллемс продолжал торопливо:
— Я старался что-нибудь предпринять. Увезти ее от этого народа. Я пошел к Олмэйру, величайшему дураку, который когда — либо… Затем появился Абдулла, и она ушла. Она унесла с собой что-то из меня, что-то, что я должен был вернуть себе. Должен был. Поскольку дело касалось вас, перемена здесь должна была произойти рано или поздно, вы ведь не могли хозяйничать здесь без конца. Меня мучает не то, что я сделал, но то безумие, которое привело меня к этому, то, что нашло на меня и может вернуться.
— На этот раз оно никому не повредит, уж это я тебе обещаю, — многозначительно проговорил Лингард. Виллемс недоумевающе на него посмотрел и продолжал:
— Я боролся с ней. Она подталкивала меня к насилию и убийству. Никто не знает из-за чего. Она все время подталкивала меня на это с каким-то отчаянным упорством. К счастью, у Абдуллы есть здравый смысл. Я не знаю, чего бы я не сделал. Она крепко держала меня тогда. Как бы в кошмаре, ужасном и сладостном. Но все переменилось мало-помалу. Я проснулся. Я увидал рядом с собой животное, столь же зловредное, как дикая кошка. Вы не знаете, через что я прошел. Ее отец хотел меня убить, — а она чуть не убила его. Она, я думаю, ни перед чем не остановилась бы. И когда подумаешь, что это я, я, Виллемс… Я ненавижу ее. Завтра ей может понадобиться моя жизнь. Почем я знаю, что она думает? Ей вдруг может захотеться меня убить!