— Я уже обещал тебе. У меня нет своего народа. Я разве не говорил тебе, что ты для меня — все.
— Ах, да, — сказала она медленно, — но я хочу, чтобы ты говорил мне это снова и снова, — каждый день и каждую ночь, когда я только пожелаю, и я хочу, чтобы ты никогда не сердился за то, что я спрашиваю. Я боюсь белых женщин с жгучими глазами, не знающих стыда. — Она внимательно посмотрела ему в лицо и прибавила: — Они очень красивы? Должно быть.
— Я не знаю, — прошептал он в раздумье. — Если я и знал, то я забыл об этом, узнав тебя.
— Почему рассердился ты на меня, когда я впервые заговорила о туане Абдулле? Ты вспомнил тогда кого-то в той стране, откуда ты пришел. Язык твой лжив. Я знаю это. Ты ведь белый. Но я не могу устоять, когда ты говоришь мне о своей любви. И я боюсь…
— Полно, я теперь с тобой.
— Когда ты поможешь Абдулле против раджи Лаута, который первый среди белых людей, я больше никогда не буду бояться, — шепнула она.
— Ты должна мне поверить, что не было никакой другой женщины, что я не жалею ни о чем и что вспоминать мне некого, кроме моих врагов.
— Откуда ты пришел? — порывисто и непоследовательно спросила она страстным шепотом. — Из какой страны за великим морем? Из страны лжи и коварства, откуда приходит только несчастье для нас. Не звал ли ты меня туда? Вот почему я ушла от тебя.
— Я больше никогда не буду просить тебя об этом.
— И там нет женщины, которая ждет тебя?
— Нет.
— Ты научил меня любви своего народа, который происходит от сатаны, — шептала она, склоняясь еще ниже, — Так?
— Да, так, — ответил он тихо, голосом, который слегка дрожал от волнения. Она прильнула к его губам, и он закрыл глаза в сладостном восторге.
Наступило долгое молчание. Аисса нежно прижала его голову к груди. На него сошли мир и покой, такие же полные, как и тишина вокруг него.
— Ты устала, Аисса, — пробормотал он.
— Я буду оберегать твой сон, дитя, — ответила она тихо.
Он проснулся совсем, со звенящей бодростью утомленного тела, освеженного коротким сном, и, широко открыв глаза, смотрел блуждающим взглядом на дверь в хижине Омара. Тростниковые стены сверкали при свете огня, от которого тонкий, голубой дымок струился кольцами и спиралями, застилая дверь. Выступившую вдруг из темноты голову он принял сначала за бред или за начало новой краткой драмы, за новую иллюзию переутомленного мозга. Лицо с закрытыми веками, старое, худое и желтое, с развевающейся белой бородой, падающей до земли. Голова без тела, всего только на фут от земли, поворачивалась медленно из стороны в сторону.
Изумленный, он наблюдал, как голова делалась более отчетливой, будто бы приближаясь к нему, как выступали смутные очертания туловища, подползавшего на четвереньках, все ближе и ближе к огню. Он был поражен появлением этой слепой головы, за которой беззвучно влачилось искалеченное туловище. Это был не сон: лицо Омара с кинжалом в зубах. Чего он искал здесь?