– Ах, времена…
– Это же ваш голос сказал мне прийти в душевую.
– И сказал тебе – захвати с собой что-нибудь острое, хха. Помню, а как же? В этих ваших тюрьмах всегда найдется что-нибудь острое.
– Я взял перочинный нож. Он у меня хранился, на всякий случай.
– Пригодился…
– Вы сказали, что только через очищение можно прийти к истине. Очистившийся да поймет, а понявший да воссоздаст.
Григорьев не в силах больше был сдерживать острый, едкий кашель и зажал рот кулаком, выплевывая с кашлем невыносимую боль. Перед глазами поплыло, подернулось ночной звездной дымкой, и он с невероятной четкостью увидел вдруг ту саму тюремную душевую, упакованную в серый кафель, с высокими отштукатуренными потолками, с мутной желтой лампой, закрытой круглым плафоном. Увидел влажный щербатый пол с хлорными разводами, ржавые металлические поддоны и местами подгнившие скамейки. Торчали из стен тройные крючки-вешалки, темнели следы от гвоздей, и полоска синей краски разрезала стены надвое. И, конечно, увидел подоконник, Небесного человека и лунный свет.
А в руках ощутил холодную рукоятку старенького перочинного ножа, который добыл месяца два назад, когда не знал еще точно, куда заведет бесконечная (казалось) тюремная жизнь. Вспомнил, как беззвучно выскользнуло лезвие, а Небесный предложил:
– Ну ты посмотри сначала, брат. Осмотрись.
А что осматриваться, когда Григорьев и так знал, где у него засела червоточина проклятая, не дающая жизни, ломающая судьбу от рождения до тюрьмы. Это все она виновата. Кто же еще?
Подошел к овальному зеркалу, которое все в царапинах и трещинках по углам, выгнулся, нащупал холодными пальцами червоточину чуть выше поясницы, справа. Расплылась червоточина размазанным пятнышком, в диаметре чуть меньше пяти сантиметров. Похожая на родимое пятно. Вот только если надавить на нее пальцами, то пальцы провалятся внутрь, а сама червоточина порвется надвое, переползет рваными кругляшами и на пальцы, и под ногти, и по всей руке растечется. Заразная эта штука!
Выдохнул, сжал зубы так, что заболело в скулах. Всадил лезвие под кожу, еще глубже! Перехватило дыхание. А надо было вырезать. И вырезал! Медленно, резкими движениями, словно пилил по кругу – следил в зеркале, чтобы все ухватить, не оставить. Сразу подалась толчками на волю темная кровь, поплыла по пальцам, закапала на пол, размазалась по обнаженному телу. Боль усилилась, и сквозь зубы вырвался тонкий, предательский хрип. Руки задрожали. Глянул на Небесного, а тот, подавшись вперед, ступил носком ботинка на пол, а вторую ногу поджал.