Принц помог мне, решительно сказав:
— Ну же, милостивый государь! Неужели мне не дождаться от вас ни одного слова?!
Потом тяжело опираясь на трость он склонился к мальчику:
— Вы помните, Жан, при нашей последней встрече я дал вам крест, реликвию нашего рода, которую носил еще Жорж де ла Тремуйль? Мне бы хотелось видеть, как вы ее сохранили.
Жан высвободил ладонь из моей руки, дрожащими пальцами расстегнул ворот рубашки и пробормотал, доставая крест:
— Смотрите, сударь! Он здесь. Я все сделал так, как надо, верно?
— Верно, — серьезно подтвердил принц.
Залившись краской, Жан взволнованно пробормотал:
— А еще у меня есть сабля… сабля короля Станислава Лещинского. Ее может носить только Бурбон. И кольцо от графа д’Артуа, моего отца. Все это он мне подарил, когда мы…
Он не договорил.
Принц протянул ему легкий вышитый платок.
— Вам скоро десять лет, мой мальчик. Вот вам подарок.
— Что это, сударь?
— Это большая драгоценность, Жан. Взгляните: эту лилию вышивала своими руками сама королева, когда была в Тампле.
Жан сначала крепко прижал платок к груди, глазами, полными восхищения, глядя на деда, а потом, видимо, вспомнил, что следует делать в таких случаях: он быстро стал на одно колено и порывисто поднес вышитую лилию к губам, как сделал бы это любой взрослый аристократ.
— Я правильно поступил, сударь? — взволнованно спросил Жан.
— Вы поступили как рыцарь, дитя мое. И я могу теперь гордиться вами. Надеюсь, вы понимаете что вам подарили?
— То, ради чего лучше умереть, чем потерять это, — скороговоркой произнес Жан, и я вспомнила, что эти слова он слышал от Александра.
— Хорошо сказано, Жан. Лучше, пожалуй, и невозможно.
Что-то изменилось в лице моего сына. С громким возгласом он бросился деду на шею, обхватил его руками, обнимая так, словно решил никогда с ним не расставаться.
— Ах, как я люблю вас, сударь! Я все время о вас вспоминал! Я думал, что надо будет защитить маму, когда я вырасту… вы мне теперь подскажете, как это сделать, правда?
— Непременно, мой мальчик, — тихо произнес принц, прижимая к себе Жана. — Непременно.
— И вы меня многому научите, да?
— Все, что я знаю, перейдет к вам, Жан. К вам, моему любимому внуку.
Он чуть отстранил его и, отбрасывая с лица мальчика темные волосы, произнес:
— Ибо вы моя надежда, Жан. Моя самая большая любовь.
— Ах, как я счастлив, сударь!
Он действительно был счастлив. Глаза его сияли. Он словно обрел то, к чему так стремился раньше.
«Неукротимая это будет пара», — подумала я невольно.